Лунный свет - Майкл Чабон

Дед перебирал карты фактов, силясь отыскать козырь – ее имя. К своему ужасу, он с прошлой ночи начисто его забыл. Имя первой женщины, с которой переспал после смерти жены, первой с сорок четвертого года, которая не была моей бабушкой! Женщина снова похлопала по креслу, словно подманивала упрямого кота. У деда кровь прилила к щекам и к шее. К горлу подступила тошнота. Он мотнул головой, надеясь, что выражает сожаление из-за невозможности остаться, но подозревая, что его состояние ясно написано на лице. Сосредоточившись на стакане с кофе, чтобы удержаться от рвоты, он понес свой желудок и горячий стакан по ковровой дорожке коридора, как будто никуда не торопится. Мимо одного конференц-зала, мимо другого, к вестибюлю перед автостоянкой.

Она догнала его у стола регистрации, заваленного переплетенными материалами прошлогоднего конгресса, на котором в числе приглашенных докладчиков был Джин Родденберри{119}. Их роман начался с признания в обоюдной любви к «Стартреку» на пятничном банкете с коктейлями в «Рамонс рейнбоу рум» на верхнем этаже сверхсовременного стеклянного здания в центре Коко-Бич. Дед ездил на ежегодные космические конгрессы десять лет кряду в качестве совладельца и главного конструктора «Эм-Эр-Икс». Девять предыдущих банкетов с коктейлями он пропустил, в этот раз изменил своей привычке. Он не мог полностью исключить, что, несмотря на траур по жене, искал женского общества. Однако ежегодный конгресс профессионалов и любителей-ракетчиков – совсем не то место, куда идешь с целью найти бабу, и к «Рамонс рейнбоу рум» это тоже относится.

– Мне кажется, кому-то нехорошо. – Она принесла ему пластиковую крышечку для стакана с кофе и банан. Быстро оглядела его лицо, потный лоб, вчерашний узел на галстуке. – Ты весь зеленый. Возьми.

Она протянула ему банан. Достала салфетку из кармана розового шелкового блейзера примерно цвета своих ногтей, в который, наверное, переоделась утром, после того как неслышно выскользнула из его номера. Будильник прозвонил в семь. Дед потянулся к ней – туда, где много месяцев была только холодная простыня, – и след ее тепла, чуть уловимый шлейф духов многократно усилили пустоту постели. Он жил со своим горем уже одиннадцать месяцев, но так горько ему еще не было.

– Знаю, тебе этого сейчас хочется меньше всего, но, если ты съешь банан, тебе получшает. – Она салфеткой промокнула ему лоб. – Калий. Электролит.

Дед очистил банан, съел половину. Почти сразу ему стало лучше.

– Ой, – сказал он, чувствуя себя идиотом оттого, что не сообразил раньше. – У меня похмелье.

– Наверное, давно не пил.

Это был не вопрос, а сложный сплав издевки и намека. Вчера дед, вероятно, выпил больше, что за все годы со Дня победы, вместе взятые. Очевидно, она знала о нем и о его жизни много того, чего он не помнил, как ей рассказывал. Он пошарил в памяти: нет, значительную часть того вечера не удастся восстановить никогда. Он надеялся, что не разочаровал эту добрую женщину в постели. Надеялся, что не рыдал ей в плечо. Боялся, что обе надежды тщетны.

– Тебе пора ехать. – Она глянула на часы, большие мужские «Аккутрон астронавт». Чокнутая фанатка космоса. – До Мельбурна полчаса с лишним, в зависимости от пробок.

Очевидно, в числе другого, чего не помнил, дед рассказал ей, что пропустит утреннее заседание «Космические челноки (ТКС): ход программы», потому что едет в Мельбурн, штат Флорида, где никогда прежде не бывал, читать кадиш по моей бабушке. Он нашел синагогу Бет-Исаак в телефонном справочнике.

– Вот. – Она взяла у него стакан с кофе и аккуратно накрыла крышкой. Кофе брызнул ей на большой палец, она ойкнула, слизнула каплю и вернула стакан деду. – Арамейский, да?

Видимо, он очень подробно расписал ей еврейские поминальные обычаи.

– Да.

– А где сейчас говорят на арамейском?

– Нигде[47].

Она стиснула ему правую руку выше локтя. Деда не обрадовала некоторая доля жалости в ее глазах. Она коснулась губами его щеки и сказала:

– Доешь банан.

Вечером, когда он вернется из Мельбурна, он увидит ее идущей в ресторан «Атлантис-бич лодж» на банкет в честь награждения. Она будет в толпе поклонников, окружающих крупного седовласого господина, который приехал в Коко-Бич получить означенную награду. Больше им встретиться не придется, однако она косвенным образом определит его дальнейшую жизнь.

По пути к автомобилю дед доел банан и внезапно вспомнил ее имя, хотя к тому времени, как стал рассказывать эту историю мне, забыл снова[48].

– Каждую субботу в течение года, – сказал мне дед. – Где бы я ни был. А я много где бывал. Твой отец и Рэй, позволь тебе сказать, где только не наследили своим говном.

Был теплый вечер. По просьбе деда я помог ему перебраться во внутренний дворик, за которым он любил наблюдать через окно с арендованной больничной кровати. Цветущий гибискус алел тысячами китайских фонариков. Кормушка весь день пользовалась успехом, и выложенный галькой бетон под нею был усыпан семечками.

– Они нарвались на иски в четырех штатах. Нью-Йорк, Нью-Джерси, Мэриленд и Пенсильвания.

– Делавэр.

– Верно. Делавэр. Откуда ты знаешь?

– Я подслушивал и подглядывал.

В моем детстве это был единственный способ получить достоверную информацию.

– Не знаю, помнишь ты или нет. Лето, когда вы с братом жили у нас.

– Мама училась на адвоката.

– Вы играли на улице. И твой брат, видимо, наступил в собачью какашку. Сам не заметив.

– Смутно помню.

– Потом вы наигрались и вернулись домой. Он идет в кухню, в гостиную, в комнату с телевизором. На второй этаж по лестнице. В ванную. В гараж. Даже в кладовку! Как будто обходит дом с экскурсией! И в каждой комнате – маленький бурый вонючий след.

Я рассмеялся.

– Видишь? Не только ты умеешь придумывать пижонские метафоры.

– Э-хм.

– Я про то говно, которым наследили твой отец и мой чертов братец.

– Да, я понял.