Нежные юноши - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

– Ты изумительно сыграла! – сказал он. – Просто изумительно!

Он задержался. Ему никогда не удалось бы ей понравиться, потому что ей нужен был кто-то вроде нее, кто смог бы тронуть ее душу, действуя на чувства, – кто-то вроде Хьюберта Блэра, например. Интуиция ей подсказывала, что в будущем Бэзил займет некое – пока еще неясно какое, но точно важное – положение; но его постоянные попытки заставить окружающих думать и чувствовать вызывали у нее лишь скуку и утомление. А в пылу этого вечера они вдруг наклонились друг к другу и мирно поцеловались, и с этого момента – поскольку общего у них было так мало, что этого им не хватило бы даже для ссоры, – они стали друзьями на всю жизнь.

Когда в начале второго акта раскрылся занавес, Бэзил быстро пробежал вниз по лестнице, затем поднялся по другой лестнице в самый конец зала, где и встал в темноте, наблюдая за спектаклем. Он тихо смеялся, когда смеялись зрители, наслаждаясь пьесой так, словно раньше ее никогда не видел.

Во втором и третьем актах было две похожие сцены. В каждой из них взломщика, находившегося на сцене в одиночестве, заставал врасплох мисс Саундерс. Мэйол Де-Бек, репетировавший всего лишь десять дней, все время эти сцены путал, но Бэзил был совершенно не готов к тому, что случилось в тот вечер. При появлении на сцене Конни Мэйол произнес свою реплику из третьего акта, и Конни невольно ответила своей – и тоже не из того акта.

Все остальные на сцене тоже нервничали и смущались, и внезапно в середине второго акта актеры вдруг принялись играть сцену из третьего. Все вышло столь стремительно, что Бэзил лишь нутром ощутил, что что-то пошло не так. Затем он бросился вниз по одной лестнице, вверх – по другой, вбежал за кулисы и крикнул:

– Занавес! Опускайте занавес!

Охваченные ужасом ребята схватились за тросы. Через мгновение Бэзил, у которого перехватило дыхание, стоял перед зрителями.

– Дамы и господа! – произнес он. – В составе нашей труппы были замены, а то, что вы сейчас видели, произошло по ошибке. Приносим вам свои извинения! Сейчас эта сцена будет сыграна вновь!

Под смешки и аплодисменты он шагнул обратно за кулисы.

– Мэйол, внимание! – взволнованно выкрикнул он. – Сцену начинаешь один. Твоя реплика: «Просто хочу убедиться, что драгоценности на месте». Конни отвечает: «Пожалуйста, и не обращайте на меня внимания». Приготовились! Занавес!

И сразу все наладилось. Кто-то принес воды мисс Халлибартон, которая упала в обморок; по окончании акта актеры вновь вышли на поклон. Через двадцать минут пьеса окончилась. Герой прижал Лейлу Ван-Бейкер к груди, признался, что он – «Тень, но Тень уже плененная»; занавес поднимался вновь и вновь; на сцену против ее воли вытащили мисс Халлибартон, а по проходам между рядами сновали капельдинеры с охапками цветов. Затем воцарилась непринужденность, и счастливые актеры смешались со зрителями, улыбаясь и чувствуя себя героями вечера, осыпаемые со всех сторон поздравлениями. Какой-то незнакомый Бэзилу старик подошел к нему и пожал ему руку, сказав: «Молодой человек! Я уверен, что мы о вас еще услышим!», а репортер из газеты спросил, действительно ли ему всего пятнадцать лет. Все это могло бы повлиять на Бэзила очень дурно и расслабляюще, но Бэзил почувствовал, что все это уже прошлое. Еще не разошлись все зрители – к нему все еще подходили и поздравляли, – а он уже чувствовал, что в сердце у него воцарилась необъятная безучастность. Все кончилось, все уже случилось, и вот уже ничего не осталось – кончилась вся работа, весь интерес, поглощавшие его без остатка. Он ощущал пустоту сродни той, что обычно рождает страх.

– До свидания, мисс Халлибартон! До свидания, Эвелин!

– До свидания, Бэзил! Мои поздравления, Бэзил! До свидания!

– Где мое пальто? До свидания, Бэзил!

– Пожалуйста, оставляйте костюмы прямо на сцене! Завтра нам нужно их вернуть.

Он уходил одним из последних; перед уходом забрался ненадолго на сцену, оглядел опустевший зал. Его ждала мама, и они вместе пошли пешком домой. Впервые в этом году ночь выдалась прохладной.

– Ну что ж… Мне, разумеется, очень понравилось! Ты сам-то доволен? – Он медлил с ответом. – Разве ты не доволен, как все прошло?

– Доволен. – Он отвернулся.

– А в чем дело?

– Да так. – А затем добавил: – На самом деле никто ведь особо и не переживал, правда?

– О чем?

– Да обо всем.

– Все переживают о разном. Я вот, например, переживаю за тебя.

Она хотела потрепать его по голове, но он инстинктивно уклонился от протянутой к нему руки:

– Ах, не надо! Я вовсе не об этом.

– Ты просто переутомился, милый мой.

– Я не переутомился! Мне просто немного грустно.

– Не надо грустить. После пьесы мне многие говорили…

– Ах, да все это уже в прошлом! И давай не будем об этом говорить – никогда больше со мной об этом не говори, ладно?

– Тогда о чем же ты грустишь?

– Да так, об одном малыше.

– Каком еще малыше?

– Ну, о Хеме… я не могу тебе рассказать…

– Когда придем домой, примешь горячую ванну, чтобы успокоить нервы.

– Хорошо.

Но едва они вошли в дом, как он тут же крепко уснул прямо на диване. Она не стала его будить. Накрыла одеялом, пледом, подсунула под упиравшуюся голову подушку и ушла наверх.

Долго она простояла на коленях у кровати.

– Боже милостивый, помоги же ему, помоги! – молилась она. – Потому что нужна ему помощь, которой я ему дать уже не в силах.

Когда он, чувствуя легкую усталость и приятную прохладу свободной одежды на свежем после душа теле, вошел в столовую и стал пробираться на свое место, все вскочили на ноги и стали его приветствовать, хлопая в ладоши. Сидевшие за столом вытягивались вперед и улыбались ему:

– Отличная игра, Ли! Пусть мы и проиграли – но ты в этом точно не виноват!

Бэзил и сам знал, что матч он отыграл отлично. Вплоть до последнего свистка после каждого следующего рывка он чувствовал чудесный прилив сил. Но такой успех сразу не осознать; в памяти всплывали лишь отдельные эпизоды – например, когда огромный такл команды Эксетера встал во весь рост в линии прямо напротив и выкрикнул: «Все на этого квотера! Он – трус!» А Бэзил крикнул в ответ: «Да это папаша твой – трус!», и судья на линии добродушно осклабился, зная, что это – неправда. И на весь тот великолепный час тела противников утратили и массу, и силу; Бэзил лежал под огромной их грудой, бросался им прямо наперерез, совершенно не чувствуя ударов, желая лишь одного – поскорее оказаться вновь на ногах, чтобы отвоевать заветные два акра лужайки. К концу первой половины матча он вырвался вперед на шестьдесят ярдов – ура, тачдаун! Но раздался свисток, и тачдаун не засчитали. Для школы Св. Риджиса этот момент стал кульминацией всего матча. Игроки противника были тяжелее фунтов на десять; к концу последней четверти матча все вдруг пали духом, и команда Эксетера провела два тачдауна, одержав победу над командой школы, в которой училось всего сто тридцать пять человек!