Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов

она не может игнорировать ее неотвратимость. Она не может обещать несбыточное и поддерживать иллюзию того, что у революции в России есть альтернатива. Такое поведение было бы нечестным по отношению к массам и в конечном счете только подрывало бы доверие с ее стороны по отношению к оппозиции.

Вопрос об отношении к революции является психологически трудным для российских элит, в том числе оппозиционно настроенных к существующему режиму. Даже те политические силы, вся деятельность которых на практике сводится к его дестабилизации и провокации революции, предпочитают публично открещиваться от нее или, по крайней мере, высказываться о ней весьма неопределенно.

К сожалению, многие люди искренне верят, что можно изменить сущность вещей, поменяв их название. Они думают, что если революцию назвать как-то иначе, то она ею перестанет быть. Однако проблема не исчезает от того, что о ней не говорят вслух. Революция, безусловно, является главным вопросом текущей политической повестки дня и будет оставаться таковым до того момента, когда наконец станет реальностью. Естественно, что вопрос о революции должен все время оставаться в центре политической дискуссии, а не уводиться стыдливо на ее обочину.

Есть две причины, по которым революция оказалась персоной нон грата в среде русской интеллигенции. С одной стороны, на оппозицию давит собственное «интеллигентское» подсознание, а с другой – оппозиция отчасти пытается так бороться с агрессивной официальной пропагандой, которая превратила революцию в синоним апокалипсиса. Русскую интеллигенцию сначала так сильно перекормили романтикой революции, а потом так долго пугали повторением кошмаров революции, что у нее возникла острая негативная аллергическая реакция уже только на само слово «революция». Сегодня революция повсеместно воспринимается ею как абсолютное зло. В подсознании российской интеллигенции уживаются два взгляда на революцию: «марксистский» – сводящийся к тому, что революция является «повивальной бабкой» истории, и «бердяевский» – состоящий в том, что революция является продуктом гниения старого общества и «карой» ему за его грехи. Но истина, скорее всего, находится посередине.

Революция – это действительно всегда продукт распада (гниения) старого общества, и в этом Бердяев прав. Но этот распад позволяет вырваться на исторический простор силам нового общества, и в этом прав Маркс. Вопрос лишь в том, есть эти силы в наличии или нет, какова их природа, насколько они продуктивны и перспективны.

Революция есть зло, как есть зло любая смерть. Но если смерть дает простор новой жизни, то диалектически она становится добром.

Таким образом, вопрос о пользе или вреде революции в значительной степени оказывается внешним по отношению к самой революции и сводится к тому, сложились ли в обществе силы, высвобождение которых приведет к существенным социальным и политическим изменениям? Если такие конструктивные силы созрели, революция, какую бы цену за нее ни пришлось заплатить, оказывается исторически успешной. Если таких сил нет в наличии, то такая революция становится «майданом».

«Майдан» тоже может быть полезен, но его польза сопоставима с его вредом, а выигрыш зачастую никто, кроме тех, кто непосредственно пришел к власти, не замечает. Тогда через некоторое время вопрос о революции вернется в политическую повестку дня абсолютно в том же формате, в котором он стоял до этого.

Настоящим революционером в жизни оказывается вовсе не тот, кто с утра до вечера занят «подготовкой революции» (которую – скажу, забегая вперед, – подготовить невозможно), а тот, кто сосредоточен на развитии сил, с которыми связана перспектива и которые олицетворяют собой новое общество (неважно, как скоро оно обнаружит себя). Те же, кто хочет ускорить революцию в обществе, не созревшем для этого, являются не столько революционерами, сколько провокаторами, в конечном счете продлевающими жизнь режиму. Не надо делать за историю ее работу, но не надо полагаться на историю в том, что может сделать только само общество.

Революция – это явление объективного порядка, которое никакими субъективными усилиями нельзя искусственно вызвать к жизни. Существует широко распространенное заблуждение, что достаточно вывести на улицы миллион человек, чтобы случилась революция и «плохой режим» рухнул. Это красивая легенда, но проблема в том, что нельзя вывести на улицы миллион человек, пока «плохой режим» сам не позовет их на улицу, т. е. пока не возникнет революционная ситуация. В истории посткоммунистической России единственная демонстрация, приближающаяся к миллионной отметке, была, как теперь выясняется, тайно санкционирована руководством ЦК КПСС в феврале 1991 года.

«Болотное движение» в 2011–2012 годах возникло в значительной степени под влиянием и с молчаливого согласия правительственных либералов в эпоху хлипкой «медведевской оттепели». Порядок здесь другой: сначала революционная ситуация – потом люди на улицах, а не наоборот.

Можно воспользоваться простой метафорой. Представьте, что революция – это спящий вулкан, а революционеры – обыватели, обитающие у его подножия. Живя на склоне вулкана, можно каждый день, как Сизиф, подниматься на его вершину, чтобы постучать по кратеру лопатой. Это можно делать в одиночку, можно привлечь человек сто родственников, можно собрать тысячу друзей. В конце концов можно исхитриться и вывести на вершину миллион человек, сказав им, например, что там зарыт клад. Даже если все эти люди разом начнут стучать по вулкану своими лопатами, ему будет на это наплевать, он будет дымить, не обращая внимания на их суету. В какой-то момент вулкан, конечно, проснется и завалит своим пеплом и тех, кто стучал, и тех, кто не стучал, и тех, кто «стучал» на тех, кто стучал. Но он это сделает сам по себе, а не потому, что по нему бродил миллион неприкаянных людей.

Самый лучший «революционный сейсмолог» не может определить тот час, когда просыпаются вулканы (можно угадать, но это лучше удается людям искусства). Ленин за несколько месяцев до революции был уверен, что закончит жизнь в эмиграции. Белая эмиграция состарилась и умерла на Западе, не дождавшись Горбачева. Ленин же сформулировал концепт «революционной ситуации», который сводится к известной триаде: паралич власти, активизация массы и ухудшение условий ее существования. Каждый из этих трех элементов далеко не прост в интерпретации, и о каждом можно говорить и писать бесконечно. Ограничусь тем, что скажу: ни одна революция не произойдет раньше, чем власть потеряет способность подавлять революционное брожение. Сначала «душа власти» покидает «тело власти», а уж потом начинается революция.

И наконец, полезно вспомнить практичный совет, данный О. Генри: «Спрос создать нельзя. Но можно создать условия, которые вызовут спрос». Так и с революцией: революцию сделать нельзя, но можно создать условия, которые вызовут революцию. Лучший способ ускорить революцию – подготовить вовремя замену существующему строю. Поэтому революционная партия – это не та партия, которая готовит революцию, а та партия, которая готовится к революции.

По ходу революции последние превращаются в первых. Есть определенная закономерность в том, что героями революции становятся постфактум. Революционная партия обречена оставаться маргинальной организацией до того момента, пока не начнется революционное движение. Размер черепахи, как известно, во многом зависит от размера аквариума, в котором она обитает. Нельзя ожидать, что в трехлитровой банке вырастет динозавр. Но не стоит также удивляться тому, что «черепашка», выбравшись из банки в пруд, начнет стремительно расти.

Очерк 31

Связанные одной целью. Четыре века русской революции

На долю ныне живущих поколений России выпал тяжелый и ответственный выбор: решать, закончит ли Россия свою славную историю «последней империей» в XXI веке или сможет отказаться от имперских амбиций в пользу создания русского национального государства, которое имеет шанс положить начало новому длительному циклу русской истории.

Мы должны решить для себя, что для нас важнее: имперские комплексы или будущее наших детей и внуков, готовы ли мы растратить великое наследие предков на удовлетворение сиюминутного тщеславия толпы, или у нас хватит мудрости и отваги для свершения подлинного подвига творческого исторического созидания?