📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгДомашняяЭкономика добра и зла. В поисках смысла экономики от Гильгамеша до Уолл-стрит - Томаш Седлачек

Экономика добра и зла. В поисках смысла экономики от Гильгамеша до Уолл-стрит - Томаш Седлачек

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 88 89 90 91 92 93 94 95 96 ... 134
Перейти на страницу:

В то время, когда я был еще школьником, в учебниках по истории террор XX века объяснялся по‑разному. В некоторых из них его связывали с экономическими кризисами, как будто причиной политических конфликтов обязательно должны быть депрессии и рецессии. Увеличение количества голосов, отданных нацистам, «захват» власти Гитлером и даже начало Второй мировой войны относили на счет роста безработицы во времена немецкой Веймарской республики… К тому же существовала теория, что весь XX век был веком классовой борьбы…

…Хотелось бы мысли, пришедшие мне в голову, еще когда я был школьником, сформулировать в более строгих терминах… Не все тяжелые экономические кризисы вели к войнам. Сегодня можно точно утверждать (хотя марксисты пытаются декларировать обратное), что Первая мировая война не была следствием кризиса капитализма; наоборот, она совершенно неожиданно завершила замечательный период глобальной экономической интеграции, относительно быстрого роста промышленности и низкой инфляции[812].

Пощечина прогрессу

И еще одно, последнее замечание по поводу прогресса науки как такового и удара, нанесенного ему в первой половине XX столетия. Отметим, кстати, что именно марксизм‑ленинизм и, в конечном счете, расизм (взявший за основу крайнюю форму научного дарвинизма) претендовали на определение «научный», и их сторонники при каждом удобном случае это подчеркивали. В то время не существовало способа, теперь уже нам известного, как эту теорию «объективно» опровергнуть. Проблема в том, что подход не считается научным, пока его таковым не признает научная общественность[813]. Научная истина не предмет объективного обсуждения, а нечто, подлежащее оценке академических кругов. В таком случае научное сообщество, несомненно, можно подозревать в склонности к политической или научной моде. Учитывая это, с модными идеями мы должны обращаться очень осторожно. Те, кто «творят» истину, сами ее и «оценивают» — судят о ее истинности. В научном мире не существует разделения властей, то есть в нем не следуют известному принципу, соблюдение которого в мире политики мы тщательно контролируем. Именно поэтому марксизм‑ленинизм и расизм могли (в свое время) по праву претендовать на титул «научный» — им его присвоила научная общественность. То, что наша научная эпоха относится к самым кровавым в истории, было серьезным недостатком светской религии прогресса. По словам социолога Зигмунта Баумана, «без современной цивилизации и ее важнейших ключевых достижений не было бы холокоста… Мы живем в обществе, которое сделало холокост возможным и в котором не было ничего, что могло бы помешать совершению холокоста»[814].

I can’t get no satiation — still haven’t found what I’m greeding for[815]

Идея постоянного развития — это на самом деле палка о двух концах, так что современным экономистам было бы интересно заняться данным вопросом вплотную. С одной стороны, в сущности, именно погоня за прогрессом дала прогрессу возможность стать реальностью. Огромное нетерпение, привычка принимать желаемое за действительное позволили нам в последние годы добиться небывалого экономического роста. Мы так его желали, так много работали и стольким жертвовали ради него. С другой стороны, весьма сомнительно, что мы этим удовлетворились и что мы вообще можем быть довольны: «Для тех, кто сегодня верит в прогресс, чувство насыщенности нежелательно»[816].

Если смотреть объективно, то мы живем в самый богатый период истории нашей планеты. И тем не менее нам этого мало, к тому же богатство и благополучие несут с собой все новые и новые проблемы. Выбрать в кондитерской один из семи тортов, имея пристрастие к сладкому и деньги, — процедура психологически болезненная. В момент, когда по поводу одного из них решение принято, вы отказываетесь от шести других желаний, да еще в придачу вас начинают терзать сомнения, а правильно ли вы сделали, купив фисташковый, а не ореховый или шоколадный… А лучше было бы попробовать все, и из кондитерской вы уходите в расстроенных чувствах или, если с искушением не справились, с переполненным желудком.

Экономисту понять такое сложно. Ведь экономика прежде всего рассматривает ситуацию нехватки, когда человек не насыщен (не удовлетворен) и хотел бы потреблять больше (и, значит, больше зарабатывать). Как бы выглядела экономика без нехватки? Наши средства так выросли, что мы можем рассчитывать на что‑то большее, чем полное насыщение. Удовлетворенность, точка блаженства часто находится где‑то внутри множества того, что мы можем себе позволить, она в пределах нашего бюджетного ограничения. Но найти ее все так же трудно. Может случиться, что мы переусердствуем с материальным излишком, и это приведет к пресыщенности. И даже если мы достигнем состояния блаженства, где гарантия, что мы просто не проклянем все под тяжестью собственных приобретений?

Тайлер Дёрден, главный герой романа «Бойцовский клуб», так изображает modus vivendi потребительского общества: «Поколения за поколениями люди работают на ненавистных работах только для того, чтобы иметь возможность купить то, что им не нужно»[817]. Сегодня это высказывание можно перефразировать так: не нужные нам вещи мы покупаем на отсутствующие у нас деньги. Для послевоенной эпохи был характерен быстрый рост благосостояния, что и дало уже в шестидесятых годах XX века начало первой волне критики потребительского отношения к жизни. Надежды, которыми тешило себя поколение хиппи, оказались, однако, ложными. Американское общество стало зависимым не только от своего богатства, но и от долгов. Между психологами, экономистами и социологами до сегодняшнего дня ведется горячая дискуссия по вопросу, играет ли вообще богатство значительную роль в нашем ощущении благополучия[818]. После многолетнего исследования феномена счастья во многих странах социолог Рональд Инглхарт пришел к выводу, что чувство довольства увеличивается вместе с состоятельностью, но его прирост уменьшается: функция удовлетворенности является вогнутой[819]. В богатом обществе ощущение благоденствия с повышением зажиточности усиливается лишь минимально, так как расти уже некуда. По утверждению Инглхарта, в богатых странах корреляция между доходом и счастьем «на удивление слаба (в сущности, пренебрежимо мала)»[820]. Это называется парадоксом Истерлина.

1 ... 88 89 90 91 92 93 94 95 96 ... 134
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?