Под знаком черного лебедя - Дэвид Митчелл

– Я бы с удовольствием, но меня ждет такая огромная куча бумаг, что они уже начали размножаться делением. Мне нужно строить планы. Стелить постели и раскладывать в них горячие грелки. Нечестивым же нет покоя, как говорится. Дин, рад был тебя повидать. У Джейсона теперь свой телевизор в комнате – он наверняка хвастается не смолкая. Приходи смотреть. Что этому телевизору зря там… ну, в общем… стоять…

– Большое спасибо, мистер Тейлор.

Папа швырнул кулек в бочку для мусора и пошел прочь.

«А что, если ты его видишь в последний раз?» – подтолкнул меня Нерожденный Близнец.

– Папа!

Я подбежал к нему и заглянул в глаза. И вдруг понял, что почти догнал его ростом.

– Я хочу быть лесником, когда вырасту.

Я ведь не собирался ему рассказывать! Папа вечно критикует мои планы.

– Лесником?

– Да, – кивнул я. – Человеком, который следит за лесами.

– Мм. – Это самое близкое к улыбке, что бывает у папы. – Я вижу тут одну проблему.

– Ну. Да. За каким-нибудь лесом. Во Франции. Может быть.

– Тебе придется учиться изо всех сил. – Папа сделал лицо, которое означало «могло быть и хуже». – Налегать на естественные науки.

– Значит, буду налегать.

– Будешь, я верю.

Я никогда не забуду сегодняшней встречи с папой. Я это точно знаю. А он? Или сегодняшняя ярмарка для него одна из тех вещей, про которые забываешь и даже никогда не вспоминаешь, что забыл?

– Что там насчет телевизора? – спросил Дуран.

– Он работает, только если придерживать антенну, а тогда приходится сидеть так близко, что ничего не видно. Подожди меня тут минутку, а? Я только сбегаю в лес поссать.

Я бежал трусцой по общинному лугу, и Гусиная ярмарка таяла, опадая. Шестьсот фунтов: шесть тысяч батончиков «Марс», сто десять пластинок, тысяча двести книг в бумажных обложках, пять велосипедов «Рэли грифтер», четверть «морриса-мини», три игровые приставки «Атари». Шмотки, за которые Дон Мэдден будет танцевать со мной на рождественской дискотеке. «Мартенсы» и джинсовые куртки. Тонкие кожаные шнурки на шею с подвесками-роялями. Рубашки, розовые, как лососина. «Омега Симастер Де Вилль», сотворенные седовласым швейцарским часовщиком в 1950 году.

Старая автобусная остановка высилась, как контейнер с темнотой.

«Я же тебе говорил, – сказал Глист. – Его тут нет. Иди обратно. Ты сделал все, что мог».

Темнота пахла свежим табачным дымом.

– Уилкокс?

– Иди на…

Уилкокс зажег спичку, и на секунду в темноте повисло, мерцая, его лицо. Под носом что-то темнело – возможно, стертая засохшая кровь.

– Я кое-что нашел.

– А почему меня это колышет? – До него явно не доходило.

– Потому что это твое.

Голос Уилкокса дернулся, как собака на цепи:

– Что?

Я выудил из кармана бумажник и показал ему.

Он вскочил и выхватил бумажник:

– Где?

– Возле электромобилей.

Он явно обдумывал, не вырвать ли мне горло.

– Когда?

– Пять минут назад. Он завалился в щель у края.

– Тейлор, если ты взял хоть сколько-то из этих денег, – дрожащие пальцы извлекли пачку банкнот из бумажника, – считай, ты покойник!

– Ну что ты, Росс, не стоит благодарности. Честно. Я знаю, ты бы сделал для меня то же самое. Даже не сомневаюсь.

Он был слишком занят пересчетом и не слушал меня.

– Слушай, если бы я хотел украсть твои деньги, неужели я бы пришел их отдавать?

Уилкокс дошел до тридцати. Он набрал полную грудь воздуху, потом вспомнил про меня – про то, что я вижу, какое облегчение он испытывает.

– Так мне теперь что, в жопу тебя поцеловать? – Его лицо искривилось. – Может, я тебе еще спасибо сказать должен?

Как обычно, я не знал, что ответить.

Бедняга.

Работник аттракциона «Летающие чашки великого Сильвестро» прилаживал железные скобы с мягкой подкладкой, которые должны были не дать мне, Дину, Флойду Чейсли и Клайву Пайку улететь в космическое пространство.

– Это вы и есть великий Сильвестро? – спросил Дин с некоторым ехидством.

– Не-а. Он помер месяц назад. Его другой аттракцион, «Летающие тарелки», взял да и обрушился на него. В Дерби это случилось и попало во все тамошние газеты. Девять ребят вашего примерно возраста и сам великий Сильвестро – их перемололо в пюре и выжало из них сок. – Работник аттракциона потряс головой и поморщился. – Полиция смогла разобраться, кто где, только с помощью зубных врачей. Вооруженных черпаками и ведрами. Угадайте, почему аттракцион рухнул. Сроду не угадаете. Один винт затянули не до конца. Один винт. Наняли чернорабочими кого попало. Платишь гроши – получаешь халтуру. Так, все, готовы.

Он махнул помощнику, и тот потянул большой рычаг. Из репродукторов заревела песня, которая начиналась словами: «Эй! (ЭЙ!!!) Ты! (ТЫ!!!) Слезай с моего облака!», и гидравлические щупальца подняли гигантские чашки, в которых мы сидели, выше домов. Мы с Дином, Флойдом Чейсли и Клайвом Пайком издали на подъеме завороженное «Ууууух!».

Я коснулся пустого кармана. Если не считать 28 фунтов на счете в банке, теперь все мое земное богатство составляли папины два фунта. Может быть, я идиот, что вернул Уилкоксу его бумажник, но, по крайней мере, теперь я не буду мучиться вопросом, следует это сделать или нет.

«Летающие чашки великого Сильвестро» завертелись, и раздался целый оркестр воплей. Мои воспоминания все переболтались и расположились как попало. Гусиная ярмарка лилась из темной чаши звездного неба. Слева от меня сидел Клайв Пайк – жучьи глаза выпучены до совершенно невозможного размера, лицо зыблется полосками от перегрузок. («Эй! ЭЙ!!!») Звездная темнота льется из чаши Гусиной ярмарки. Вопли ловят сами себя за хвост быстро, как плавящиеся тигры в «Маленьком черном Самбо». («Ты! ТЫ!!!») Гусиная ярмарка и ноябрьская ночь с силой врезаются друг в друга. «Храбрость – это когда боишься до усрачки, но все равно делаешь». Напротив меня Дин Дуран – глаза плотно зажмурены, губы раскрываются, и из них выскальзывает кобра – блестящая кобра из полупереваренного яблока в карамели, сахарной ваты и трех «всеамериканских гурманских хот-догов», она растет, удлиняется… («Слезай с моего облака!») То, что у Дина в желудке поместился такой огромный запас еды, да еще и никак не кончится, сверхъестественно и странно, кобра проходит лишь в нескольких дюймах от моего лица, взбирается выше и выше, потом совершает бросок и распадается на миллиард шариков рвоты, осыпая дождем пассажиров «Летающих чашек» покойного Сильвестро (вот теперь им есть из-за чего визжать), а также тысячу невинных посетителей Гусиной ярмарки, которым не посчастливилось оказаться в этом месте в это время.