Его звали Бой - Кристина де Ривуар

— О, извините, — сказала она, — я их и не заметила. Здравствуйте, babies.

Мы сделали реверанс и попытались улыбнуться. Сгибать колено перед этой каланчой, которая не обращает на нас внимания, протягивать руку двум другим, сносить новый приступ смеха — какое мучение! Я стиснула зубы. В знак солидарности, наверное, дядя Бой погладил меня по голове. Долли, все такая же резвушка, взяла под руку своего брата.

— Дашь мне сесть за руль «панара»?

— А ты не сбросишь меня в залив, Долли?

— Какой ты глупый, Франк!

У них были одинаковые спины, одинаковая походка. Два больших гуся. «Пока, Бой. Дорогу на дачу знаешь?» И мы остались одни в «вуазене», только наша семья. Как хорошо! Я подумала: ну, наконец-то мы свободны, если бы вот так и остаться свободными! А что если сейчас же и вернуться в Андай? Эти Жестреза так утомительны. Мне не хочется видеть их дачу, не хочется есть их обед, праздник кораблей закончился, а вода в заливе нисколько не лучше, чем в настоящем море между мысом Фигье и Двумя Близнецами.

— А что если вернуться в Андай?

— Да, да, — сказала Жизель.

— Да, да, — сказала Надя.

Мы ехали по Аркашону. Стояла изнуряющая жара. На улицах были открыты двери кондитерских, нарядно одетые люди шли с тортами. Мелькали решетки оград, сады, дома. «Панар» Доллиного семейства исчез за поворотом. Дядя Бой резко затормозил:

— Вы хотите вернуться?

— Немедленно, — сказала я.

— Немедленно? — повторил дядя Бой.

Гранэ на своем сиденье аж подпрыгнула. Обед у Жестреза, по ее мнению, обещал быть интересным, она считала, что Маргарет де Жестреза великолепна, что у Франка, проучившегося два года в Кембридже, прекрасные манеры и что вообще вся эта семья может служить примером отменного воспитания и приятного расположения духа.

— Ты с ума сошел, Бой! — сказала Гранэ, внезапно повысив голос.

И, повернувшись ко мне:

— Ты что, заболела, Хильдегарда?

— Нет, Гранэ. Я хотела бы вернуться в Андай, и все.

— Ты становишься невыносимой. Смотри, я все расскажу твоей матери.

Моя мать. Моя мать сейчас в Довиле. А я в Аркашоне. И обе — невольницы, покорные, смирившиеся невольницы. И я бунтую за нас обеих.

— В Андай, в Андай! — закричала я.

— Хильдегарда, — сказала Гранэ, — если ты будешь продолжать в таком духе, то проведешь весь день в машине.

— Нет! В море, у нас в Андае.

— Нахалка.

Дядя Бой затормозил еще раз. Гранэ склонилась к нему:

— Бой, умоляю тебя, доставь мне удовольствие!

Вот оно, это слово! А ведь я так его люблю, но каким же противным оно иногда становится! Дядя Бой доставил удовольствие Гранэ. В зеркале заднего вида я вижу его глаза. В них больше ничего нет. Я замолчала, к чему продолжать бессмысленную борьбу? Мы уже приближались к вилле Жестреза «Гортензии», точь-в-точь похожей на все те виллы, мимо которых мы проезжали. Метрдотель в белой куртке ждал нас у ворот, ничем не отличавшихся от остальных ворот. В саду был только один куст гортензий. Зато масса скрюченных лавровых деревьев и усыпанная гравием дорожка. Я подумала: вообще-то, я предпочла бы провести день в машине, предпочла бы думать о дедушке и о Лоране де Нара, чем слушать смех семейства Жестреза, и мне бы не хотелось видеть, как они окружают дядю Боя. Поскольку этот обед напоминал мне репетицию его будущей свадьбы, я их всех просто возненавидела.

А потом появился Аркашонский залив.

Я только его и видела, когда мы вышли на террасу следом за метрдотелем. Хотя там было полно народу: кроме семейства Жестреза, еще дядя Жаки и тетя Кати, вернувшиеся из своего паломничества на пепелища. И друзья дяди Боя: Эрве, Жерар, Лионель и Зузу Вардино. Ох уж эта Зузу! С волосами, слипшимися в беспорядке, ртом, похожим на кусок сырой телячьей печенки, с этой ее коричневой кожей, до чего же она все-таки уродлива! Я поздоровалась с ней, глядя в сторону.

— Ты чем-то недовольна, малявка? — поинтересовалась она. — Тебе не нравится, что с тобой обращаются как со взрослой?

Я не ответила. Залив. Какой он красивый в солнечный день! Как манит к себе! Конечно, жаль, что за водой видны земля и дома; лучше, когда вода тянется до самого горизонта, чтобы небо падало в море, но все равно эта вода такая живая, серебро по голубой ткани, и нарядные, праздничные суда: большие траулеры и лодки, парусники — все возвращаются домой, увешанные разноцветными флагами. Я подумала обо всех праздниках из моего учебника истории Франции, о непобедимой Армаде, о гондолах на главном канале Венеции. Сабина де Солль написала мне о нем целых пять страниц. И я решила написать ей пять страниц о 15 августа в Аркашоне.

Метрдотель прогуливался среди гостей, предлагая портвейн и шампанское. В руках у всех появились наполненные рюмки, голоса стали звучать громче. Господин де Жестреза, показывая пальцем в сторону залива, называл, кому принадлежат плывшие по нему корабли. Зузу Вардино пропищала, что она отказалась от сенсационной корриды, чтобы повидать своих друзей. Дядя Жаки начал, захлебываясь, рассказывать о пожарах, о пепелищах, и это ему очень шло. Гранэ расхваливала буквально все: общий вид, террасу, открывающийся с террасы вид на море, гортензии, портвейн, садовую мебель. Еще немного, и она принялась бы хвалить метрдотеля, я уверена, что она жалеет о том, что ей пришлось рассчитать нашего лакея, хотя она никогда об этом и не говорит. Но тут она ни о чем не сожалела, ей предложили самое удобное кресло под зонтиком с белыми и голубыми секторами; Долли сновала вокруг нее, как летучая мышь, подкладывала подушечки под спину, спрашивала, не жарко ли ей, и Гранэ отвечала: все прекрасно, милочка. Дядя Бой был с Жераром и Эрве, пил шампанское, они что-то ему рассказывали, но он не слушал, — я-то знаю, какое у него выражение лица, когда он слушает, — он разглядывал лодки. Жизель и Надя вовсю старались показать, что они воспитанные девочки, и отвечали на идиотские вопросы господина де Жестреза. Вы довольны, что сейчас каникулы? Вы когда-нибудь уже катались на корабле? Вас не укачивает? Вы любите мою Долли? Вам не терпится стать такими же большими, как она? Да, мсье, да, мсье, отвечали эти две дурочки, а госпожа де Жестреза твердила, какие они очаровашки и как хорошо воспитаны. Она предложила нам апельсиновый напиток. Конечно, очаровашки согласились. А я помотала головой: нет, спасибо, я не хочу пить, и села в сторонке на парапет, огибающий террасу.

Прощайте, голоса, прощайте, идиотские вопросы, нудные рассказы, я осталась наедине с пейзажем. Я смотрела на каменный спуск, на высеченную в камнях лестницу с зелеными и как будто бархатными последними ступеньками, на пляж, где среди водорослей валялась маленькая плоскодонка. Вот сейчас моряк столкнет ее в воду, и в нее войдут Гранэ, госпожа де Жестреза и тетя Кати. Но без дяди Боя. Он подвернет низ брючин и подойдет к белой лодке с голубыми подушками, которая так красиво смотрится со своим трехцветным флагом и тремя вымпелами и которая вообще-то называется «Долли», но я ее уже переименовала. Ты называешься не «Долли», а «Белый Корабль»! Когда мы поднимемся на него, я лягу на живот на самом носу, чтобы видеть пену, которую поднимает форштевень. Брызги будут долетать до меня, попадать на руки, щеки; какая свежесть, а дядя Бой подойдет, ляжет рядом и скажет: ты похожа на сирену, а я отвечу: вы находите? Какое счастье! Я буду воображать себя матросом, юнгой, пиратом, корсаром, буду думать о бесстрашной матери Филиппине Дюшен, которая сто двадцать лет тому назад плавала по океанам, а потом по Миссисипи на борту корабля «Ребекка» (красивое название!). Потом она основала в Новом Орлеане монастырь. Я буду думать о Сабине де Солль, ее семья — из Нового Орлеана. Начну письмо так: Дорогая Сабина, я тоже путешествую…