Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

— Так пусть же свершатся все таинственные желания богов, — сказал он. — Желаю тебе счастья, Ту. Твои прошлые грехи будут похоронены вместе с человеком, который собрал их вокруг себя.

— Нет-нет, — слабо возразила я. — Эти грехи собраны вокруг Гуи, но где он сейчас?! Итак, мой повелитель, я могу покинуть гарем?

— Я хочу, чтобы ты осталась еще на шесть дней, — сказал он. — После этого уезжай куда хочешь.

— Я пыталась протестовать. Я не хотела сидеть в гареме до тех пор, пока с плеч не упадет голова последнего осужденного. Мне хотелось быть подальше от Пи-Рамзеса, плыть под парусом на ладье, предаваясь приятным мечтам, наслаждаясь ветром и солнцем.

— Учти, это не просьба, а приказ, — строго сказал царевич. — Перед отъездом ты должна совершить еще одно деяние. Будь терпеливой и скоро узнаешь какое. Когда же все закончится, молю тебя, помни о милосердии и прощении бога, жизнь которого подходит к концу. А сейчас иди к себе. Ты свободна.

Я поклонилась и сразу направилась к двери.

— Сомневаюсь, что снова увижу тебя, — добавил царевич. — Но если когда-нибудь тебе понадобится помощь Владыки Всей Жизни, тебе стоит только послать ко мне вестника. Когда-то ты волновала мою кровь не меньше, чем я твою, Ту. Но нам не было суждено соединить наши судьбы, мы смогли только приблизиться друг к другу. Да будут крепкими подошвы твоих ног.

Я почувствовала, что в горле у меня стоит ком.

— Долгой тебе жизни, здоровья и процветания, Гор, — сказала я и взглянула на него в последний раз.

Рамзес сидел, откинувшись на спинку кресла, положив ногу на ногу и сложив руки на коленях. В свете надвигающихся сумерек я не разглядела его лица. Открыв дверь, я вышла из комнаты.

В ту ночь я не спала. Я поужинала, и, когда Изис прибралась в моей комнате, во дворе уже никого не было. Мне не хотелось ложиться спать. Несмотря на выпитое вино и пережитое волнение, пусть даже и от приятных известий, усталости я не чувствовала. Мне было хорошо, легко и приятно. Изис распустила и расчесала мне волосы, смыла косметику с лица и хну с ладоней и ступней и помогла надеть рубашку. Затем задула светильник и, пожелав мне спокойной ночи, ушла. Подождав, когда стихнут ее шаги, я встала и вышла во двор.

Ступая босыми ногами по мягкой и влажной траве, я наслаждалась ее нежностью и прохладой. Ночной воздух был мягким, как шелк, я вдыхала его полной грудью, чувствуя, как нежно прикасается к телу тонкое полотно рубашки. Подойдя к фонтану, я села на край чаши. По спине потекли тонкие струйки воды. Я чувствовала, как они стекают по волосам и рукам, но это было очень приятно.

Во дворе было темно, в небе сиял месяц и звезды, которые казались совсем бледными, но чем дальше от месяца они находились, тем ярче горел их свет. Двери комнаток наложниц были закрыты, лишь из-за некоторых во двор проникали полоски света, которые исчезали, растворившись в залитой ночной чернотой траве.

Я чувствовала себя как-то странно. Я улавливала каждый ночной шорох, чувствовала каждое дуновение ночного ветерка, словно перестала видеть и слышать, а только осязала кожей. Не только мое тело, но и разум впал в это полудремотное состояние. В голове не было ни мыслей, ни мелькающих образов. Я словно превратилась в пустой сосуд, который ждет, когда его наполнят.

Первым его наполнил Гуи. Я вспомнила, с каким гневом и изумлением узнала я от царевича о закрытом заседании суда, и вместе с тем не испытала при этом особого удивления. Словно мой ка был к этому готов, ибо чего еще можно было ожидать от человека, который всегда был загадочным и непредсказуемым?

Гуи каким-то образом удалось проникнуть во дворец. Более того, ему даже удалось уговорить фараона выслушать его. И что же — никаких судей, один бог и его приговор. Как это получилось? Неужели он всё это увидел в капельке масла и успел пробраться во дворец до того, как за ним пришли стражники? В конце концов, Гуи был личным лекарем царя на протяжении многих лет, а это порождает доверие в одном и уверенность в другом. Но царевич говорил, что если бы я знала, какой приговор был вынесен Гуи, я была бы довольна. Нет, не если. Когда. Что это значит? Это значит, что Гуи жив. И зачем, интересно, я должна сидеть в гареме, пока не казнят всех осужденных? Зачем? Царь щедрой рукой даровал мне свободу. А что было нужно царевичу от Мена? Имеет ли к этому отношение Камен? Обо всем этом нужно хорошенько подумать, но не сейчас. Я знаю только одно — Гуи жив. Рада я или нет? И то и другое. Относительно Гуи я не испытывала никаких эмоций. Решив, что думать о нем не стоит, я предалась созерцанию прекрасной ночи и просидела так до самого рассвета, пока звезды не начали меркнуть.

Следующие три дня прошли без всяких происшествий. Я думала о фараоне, поскольку по гарему поползли слухи, что он доживает последние дни, и все женщины погрузились в меланхолию. Мне хотелось отдать ему последние почести, ведь когда-то его жизнь была ненадолго связана с моей, а после его тень преследовала меня в течение семнадцати лет, но царь не пожелал увидеть меня снова. Свое почтение я выражала молча, предаваясь воспоминаниям. Его образ все время стоял передо мной — его лицо, голос, смех, его руки, ласкающие мое тело, приступы его холодной ярости; каждую ночь я зажигала благовония перед своим божеством и молила богов облегчить его путь и принять в свою Небесную Ладью.

Однако многие обитательницы гарема больше говорили о своей будущей судьбе, чем об умирающем господине. Все знали, что новый царь будет пересматривать списки наложниц и многие из них будут удалены из дворца. Некоторые получат свободу. Молодых, скорее всего, попросят остаться. Зато все старые, стареющие и слабые будут отправлены в Фаюм. Я как-то ездила туда вместе с царем и своими глазами видела, что меня могло ждать. Это было тихое место, но от этой тишины веяло смертью. В крошечных каморках доживали свой век иссохшие стручки, бывшие когда-то прекраснейшими цветами Египта; все увиденное привело меня в такой ужас, что я не смогла как следует почтить Себека, храм которого располагался неподалеку в оазисе. Мне удалось избежать этой ужасной участи, а потому я с жалостью наблюдала за суетившимися вокруг меня женщинами, чья судьба была уже, в сущности, предрешена.

На четвертый день явился глашатай, встал посреди двора, развернул свиток папируса и торжественно объявил, что преступники Мерсура, Панаук и Пенту понесли заслуженную кару. О Паисе и Гунро ничего сказано не было. Сообщение глашатая шепотом передавали из каморки в каморку, я же испытала лишь некоторое облегчение. Когда глашатай ушел сообщать о казни в следующий двор, я направилась прямо к бассейну, находившемуся недалеко от помещений гарема. Там я разделась, погрузилась в воду и плавала до тех пор, пока у меня не заныли руки и ноги.

Выбравшись из бассейна, я улеглась на траве, чтобы обсохнуть. Солнце нещадно жгло кожу и слепило даже сквозь зажмуренные веки, воздух стал раскаленным. «Я жива, — думала я. — Жива, жива. Какое это счастье — жить!» Когда жар сделался непереносимым, я ушла к ближайшему дереву и обнаженной распростерлась в его тени.