Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

Я пришла в ужас, услышав свое имя. Все эти годы я думала, что знаю имена всех заговорщиков, но оказалось, что в сети Гуи и Паиса попали и другие люди, в том числе и царский советник. «Как же хитер этот царевич, — с содроганием подумала я. — Как выгоден ему этот суд. Он очищает дом, который вскоре будет принадлежать ему, и одновременно показывает, что ожидает всякого, кто посмеет решиться на заговор, при этом он еще и получает возможность окружить Престол Гора верными ему людьми».

Тем временем обвиняемые встали рядом с генералом Паисом. Казалось, они не понимают, что происходит, и на какое-то мгновение мне стало их жаль. Они вели спокойную, сытую жизнь, не омраченную никакими опасностями, и вдруг из Асвата приезжает Камен и привозит меня. Вообще-то, царевич был прав, когда говорил, что эти люди не были активными участниками заговора, а Паис вряд ли брал на себя труд что-то им объяснять. Приказ прибыть на суд в качестве судей наверняка не только развеселил их, но и дал возможность спасти своего товарища и заодно выгородить самих себя. Но Рамзес провел куда более тщательное расследование, чем они ожидали, и с гораздо более плачевными для них последствиями.

Рамзес кивнул Распорядителю протокола. Значит, неожиданностей больше не будет. Расправив плечи и держа руки на кипе папирусов, распорядитель повторил сказанные им ранее слова.

— Показания заслушаны, — сообщил он. — Пришло время огласить приговор. — Он повернулся к четырем оставшимся судьям. — Менту-эм-тауи, судья и казначей, каково твое решение?

Менту-эм-тауи встал.

— Виновны, — уверенно заявил он и сел.

— Каро, судья и опахалоносец, каково твое решение?

Каро встал.

— Виновны, — сказал он и сел.

Двое других судей ответили то же самое. Писец, сидевший на полу у ног распорядителя, едва успевал записывать.

В зале наступила тишина. Рамзес сидел, опершись подбородком на ладонь, и задумчиво смотрел на обвиняемых. Они также не сводили с него глаз, чем напомнили мне зайцев, которых загипнотизировал хищный взгляд кобры. Наконец царевич шевельнулся и вздохнул.

— Мне не нравится заниматься такими вещами, — сказал он. — Нет, не нравится. Вы превратились в позор Египта, хотя когда-то были его гордостью. Я должен вырвать вас с корнем, как ядовитые растения. Так пусть же перо Маат осудит вас менее сурово.

Гунро издала какой-то странный звук, не то вздох, не то плач. Она стояла рядом с братом, вцепившись в него двумя руками, и не сводила глаз с царевича.

— Я хочу говорить, владыка, — задыхаясь, тонким, дрожащим от ужаса голосом проговорила она. — Пожалуйста, можно мне сказать?

— Протокол запрещает обвиняемым говорить, — спокойно ответил Рамзес.

Гунро упала на колени и простерла руки к царевичу — так в старину поступали те, кто обращался с какой-то просьбой.

— Молю тебя, Гор-в-гнезде, — срывающимся голосом произнесла она. — Всего несколько слов. Прежде чем я умолкну навеки.

Рамзес немного подумал, затем кивнул.

— Говори, но кратко.

— Я молю пощадить моего брата Банемуса, — торопливо начала Гунро. При этих словах Банемус резко поднял голову. — Да, много лет назад он слышал из уст Паиса слова о заговоре и по слабости характера поверил им. Брат согласился найти сторонников мятежа против вашего отца в рядах армии, стоявшей в Нубии, ибо считал, что его власть разрушает силу Маат. Однако вместо этого он вернулся на юг и забыл о заговоре. Он не собирался…

— Нет, Гунро! — крикнул Банемус и вскочил на ноги. — Не смей этого делать! Меня признали виновным! Я не приму милости из твоих рук!

— Милость ты можешь получить только из моих рук, Банемус, — перебил его царевич. — Сядь. Продолжай, Гунро.

Лицо царевича осталось непроницаемым.

— Он не посещал наши встречи по вечерам, когда мы жаловались друг другу и обсуждали план заговора. — Гунро зашаталась, и я подумала, что сейчас она потеряет сознание. Но она справилась с собой и с вызовом взглянула на царевича. — Он виновен лишь во временном умопомешательстве, которое вскоре прошло. Он никогда не интересовался тем, насколько мы продвинулись к нашей цели.

— В таком случае почему это его временное участие не позволило ему пойти к советнику отца и рассказать о заговоре? — сухо спросил Рамзес. — И неправда, что он не посещал ваши сборища. Госпожа Ту пишет, что встречала его в доме прорицателя.

— Но в тот вечер мы не обсуждали заговор, — горячо возразила Гунро. — Она об этом не знала. В тот вечер мужчины собрались, чтобы обсудить, годится ли Ту для… то есть может ли она произвести впечатление на вашего отца. Банемус ничего об этом не знал. Клянусь, ничего.

— Успокойся, Гунро, — сказал Банемус, беря сестру за руку. — Конечно я знал. Я был уверен, что все это чистая глупость, которая вспыхнет и погаснет, как слабый огонь, но я все знал. Прошу, не унижай себя ложью.

Банемус заставил Гунро сесть. Положив голову ему на плечо, она разрыдалась. Банемус обнял ее.

Рамзес встал и возложил руку на церемониальный кинжал, висевший у него за поясом. Другой он подбоченился.

— Ваал-махар, встань, — объявил распорядитель.

Тот повиновался.

— Ваал-махар, признанный виновным, тебя отведут к месту казни, где твоя голова будет отделена от тела, — сказал царевич, и распорядитель немедленно закричал:

— Ваал-махар, это заслуженное наказание!

Царевич повернулся к Йенини, который тяжело поднялся на ноги.

— Йенини, признанный виновным, тебя отведут к месту казни, где твоя голова будет отделена от тела.

Распорядитель снова закричал:

— Йенини, это заслуженное наказание!

Те же страшные слова услышал и Пел ока.

«Все это из-за меня, — с ужасающей отчетливостью пронеслось в моей голове. — Я принесла смерть всем этим людям. Какая теперь разница, были они виновны или нет? В конце концов заговор провалился. Царь жив. Я жива. Какая ирония! А их кровь, хлынув из шеи, зальет ноги палачей и разольется лужей возле каморок, которые я помню так хорошо, и все потому, что однажды в Асвате, в храме Вепвавета я встретила Камена». Я поежилась. Все эти жизни. Справедливость восторжествовала, но прольется ли их кровь на чаши весов в день Великого Суда, когда на них ляжет и мое сердце, и перетянет ли тогда оно чашу на свою сторону?

Я очень устала. Огромные лампы, в которые слуги, неслышно ступая, все время подливали масло, отбрасывали вокруг себя желтый свет. На тускло поблескивающем полу ярко вспыхивали золотые искорки пирита. Потолок огромного зала терялся в темноте, и между мной и обвиняемыми разлилось озеро мрака, словно приговор был уже приведен в исполнение, и я смотрела на бледные призраки, стоящие по другую сторону пропасти, отделяющей мир живых от мира мертвых.

Мерсуре, Панауку, Пенту и Паибекаману также предстояло быть обезглавленными. Свой приговор они выслушали с полным равнодушием. Было видно, что его смысл еще не достиг их сознания. Им хотелось только одного — поесть и отдохнуть. Возможно, от долгого сидения у них болели спина и лодыжки. Их тело еще не поняло, что скоро перестанет тратить силы на чувство голода или эмоции, а их разум отказывался верить в скорый уход в небытие.