Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной - Ричард Докинз

Получившаяся схема из кругов обладает важной особенностью: она является идеально вложенной. Никогда, ни в каком из случаев нарисованные нами окружности не пересекаются друг с другом. Это правило, не знающее исключений. Если два круга перекрываются, значит, один полностью расположен внутри другого, и никак иначе. Область, ограниченная внутренней окружностью, всегда целиком входит в состав внешнего круга. Частичного перекрывания быть не может. Это свойство идеальной таксономической вложенности не характерно ни для книг, ни для языков, ни для типов почвы, ни для философских течений. Библиотекарь, который в один круг поместит книги по биологии, а в другой — книги по теологии, обнаружит, что два эти круга частично перекрываются. В зону перекрытия попадут книги с заголовками типа “Биология и христианское вероучение”.

На первый взгляд, свойством идеальной вложенности должна обладать и классификация языков. Как мы уже видели в главе 8, эволюция языков во многом напоминает эволюцию животных. Языки, которые недавно произошли от общего предка, такие как, например, шведский, норвежский и датский, имеют намного больше сходства друг с другом, нежели с языками, ответвившимися раньше — например, с исландским. Однако языкам свойственно не только расходиться, но и соединяться. Современный английский язык возник как гибрид между германскими и романскими языками, разошедшимися много раньше, и следовательно, будет непросто аккуратно разместить его на диаграмме иерархического ветвления с идеальной вложенностью. Окружности, внутрь которых попадет английский, будут пересекаться, частично накладываться друг на друга. А в биологической классификации такие перекрывания невозможны, поскольку на уровнях выше видового биологическая эволюция всегда является дивергентной.

Но вернемся к примеру с библиотекой. Никакому библиотекарю не удастся полностью избежать проблемы промежуточных форм или “пересечений”. И тут бессмысленно располагать биологический и теологический отделы в соседних помещениях, а “промежуточные” книги — в соединяющем эти помещения коридорчике. Куда тогда прикажете девать книги, посвященные вопросам на стыке биологии и химии, физики и теологии, истории и теологии, истории и биологии? Думаю, я не ошибусь, если скажу, что проблема промежуточных форм является неизбежной, неотъемлемой частью любой таксономической системы за исключением тех, которые выводятся из эволюционной биологии. Что касается меня, то эта проблема причиняет мне почти физические страдания, когда в моей профессиональной жизни в весьма скромных масштабах возникает необходимость привести что-либо в порядок — расставить свои личные книги и систематизировать те копии научных статей, что мне присылают (руководствуясь самыми добрыми намерениями) мои коллеги, разобрать документы, старые письма и т. п. Какую совокупность категорий ни придумай, всегда найдутся странные предметы, которые не будут подходить никуда, и вынужден с огорчением признаться: из-за моей досадной нерешительности такие бумаги остаются на столе, где иногда валяются годами — до тех пор пока их нельзя со спокойной душой выбросить. В качестве не слишком удачного выхода из положения можно создать для них категорию “разное” — категорию, которая, только создай ее, начнет разрастаться с угрожающей быстротой. Я иногда задаюсь вопросом: не страдают ли библиотекари и хранители коллекций в музеях (за исключением биологических музеев) язвенной болезнью чаще прочих?

При систематике живых организмов таких проблем не возникает. Не бывает животных из категории “разное”. Пока мы остаемся на уровне более высоком, чем вид, и пока мы изучаем только современных животных (или животных, взятых в любой другой конкретный момент времени, — см. ниже), неудобных промежуточных форм быть не может. Если животное выглядит как неудобная промежуточная форма — например, как нечто среднее между млекопитающим и птицей, — то эволюционист может быть уверен в том, что на самом деле это наверняка либо одно, либо другое. Наблюдаемая неопределенность непременно окажется иллюзорной. А несчастному библиотекарю неоткуда взять такую уверенность. Книга вполне может быть и биологической, и исторической одновременно. Биологи с кладистическим образом мыслей никогда не позволят себе рассуждений библиотекарского типа о том, кем “удобнее” считать китов: млекопитающими, рыбами или чем-то средним. Удобство здесь ни при чем; единственное, что имеет значение, — это факты. Факты же приводят всех современных биологов к одному и тому же заключению. Киты — это млекопитающие, а не рыбы, и они ни в малейшей степени не являются чем-либо промежуточным. К рыбам они ничуть не ближе, чем люди, утконосы или любые другие млекопитающие.

Действительно, важно понимать, что все млекопитающие — люди, киты, утконосы и прочие — в точности одинаково родственны рыбам, поскольку все млекопитающие связаны с рыбами родством через одного и того же общего предка. То, что млекопитающие якобы образуют “лестницу”, где “низшие” ближе к рыбам, чем “высшие”, — миф, имеющий отношение к снобизму, а не к эволюции. Это старинное, еще доэволюционистское понятие, называемое иногда “великой цепью бытия”, должно было быть уничтожено эволюционной теорией, но вместо этого таинственным образом проникло в представления многих людей об эволюции.

Тут я не могу совладать с искушением и не обратить внимание на то, какая ирония заключается в том вызове, который креационисты столь охотно бросают эволюционистам: “Предъявите ваши промежуточные формы! Если эволюция — правда, тогда должны существовать животные, представляющие собой нечто среднее между кошкой и собакой или между лягушкой и слоном. Но разве кто-нибудь встречал когда-нибудь лягушкослона?” Я не раз получал по почте креационистские брошюры, высмеивающие эволюцию при помощи карикатур с изображением гротескных химер, составленных из частей разных животных — например, задняя часть тела лошади была приставлена к передней части тела собаки. По всей видимости, авторы этих брошюр думают, будто эволюционисты предполагают существование таких промежуточных форм. Это не просто неправильное понимание истины — это ее антитеза. Один из самых убедительных выводов из эволюционной теории заключается в том, что подобные промежуточные формы не долж ны существовать. В этом была суть моего сравнения животных с библиотечными книгами.

Итак, систематика живых существ, возникших путем эволюции, обладает уникальным свойством: в лучшем из миров, где мы владели бы всей полнотой информации, она не вызывала бы никаких разногласий. Именно это я имел в виду, когда говорил, что к утверждениям кладистической таксономии применимы такие понятия, как “истинность” или “ложность”, неприменимые в библиотечной систематике. Здесь необходимо сделать две оговорки. Во-первых, в действительности мы полной информацией не располагаем. Биологи могут расходиться во взглядах на родословную живых организмов, и нехватка данных — например, из-за недостаточного количества ископаемых — может приводить к ожесточенным спорам. К этой проблеме мы еще вернемся. Вторая же проблема, напротив, может возникнуть при наличии избытка ископаемых. Четкая и аккуратная дискретность классификации рассеется как дым, если мы попытаемся вместить в нее всех животных, которые когда-либо существовали, а не только современных. Связано это с тем, что, какими бы дальними родственниками ни были два современных животных, скажем птица и млекопитающее, давным-давно у них все же был общий предок. И найти ему место в нашей современной таксономии может оказаться непростой задачей.