История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

как писала, встреченная в Москве настоящим народным триумфом и после войны опять зашельмованная властью, Анна Ахматова.

Так, по всем направлениям, происходило открытие Реальности, неизмеримо более широкой и многогранной, чем рассудочно-высушенная, выхолощенная, геометрически-четырехугольная марксистская схема. И нужно сказать с полной ясностью, что прорыв к Реальности, настоящей, всесторонней, включающей и рациональные элементы, и элементы сверхрациональные, контакт с Реальностью во всей ее совокупности, непосредственный, жизненный, онтологический, – это и было то, для марксизма единственно страшное, что могло произойти. Никакими абстрактными схемами марксизм победить нельзя, ибо он – последний, т. е. самый «доделанный» продукт чисто отвлеченного, оторванного от Реальности геометрического мышления, – самая рассудочно-высушенная, самая четырехугольная схема, потому что наиболее завершенная.

Проявления и симптомы этого нового и в то же время традиционно-русского отношения к бытию, которое скорее всего можно было бы назвать «мистическим реализмом», в сегодняшней России заметны везде. И всегда это прежде всего – обращение к природе, к природности, к живому, к органическому, ко всему, что может служить не мертвым материалом для абстрактных схем, а живой плотью для действия Духа. С этим обращением к природе непосредственно связана, кстати, не раз тревожившая коммунистов колоссальная популярность Есенина в советской России.

Уже довольно давно, в новоэмигрантском «Литературном Современнике», вся эта грандиозная тема обращения современной России к божественным основам природы дала повод поставить вопрос о возникновении в России своеобразного «нео-пантеизма». И нужно сказать, что некоторая видимость основания для такой постановки вопроса имеется. Но все же именно – только «видимость основания»: если вдуматься, каковы могут быть именно в России источники такого «сакрального» мироощущения, к тому же отнюдь не нового, а, напротив, для России вполне традиционного, то станет ясно, что в своем подлинном содержании это вовсе не пантеистическое поклонение безличной мировой душе, а нечто совершенно иное.

* * *

Чтобы показать все значение имеющегося тут различия – значение отнюдь не абстрактное, а самое практически реальное – возьмем конкретный пример.

Элементы настоящего пантеизма несомненно входили, притом очень существенной частью, в германский национал-социализм. Культ законов биологии, обожествление «крови и почвы», поклонение черепу «нордического человека» основывались на признании действующей в природе безличной, безжалостной, в каком-то смысле слепой и однако божественной силы. В этом смысле национал-социализм тоже нес в себе черты «религиозного национализма», но «религиозного национализма» навыворот. Поклоняясь началу, с его точки зрения божественному, но безличному и безжалостному, он, как всякий настоящий пантеизм, топил личность в мировом целом и кончил бесовской свистопляской, в которую не проникал уже ни один луч христианского и просто человеческого милосердия.

Для русского «религиозного национализма», уже во время войны, самым характерным, наоборот, было то, что вместе с ним развивалось и росло чувство личности, своей и чужой, сознание «достоинства и прав человека». Найдя непосредственный контакт с живою реальностью и в первую очередь – с прошлым и с будущим своей собственной нации, русские люди тут-то и начинали возмущаться тем, что коммунистическая власть терзает физически, коверкает и душит духовно живых людей, ради осуществления абстрактной идеи, в реальном мире никак не оправдывающейся. Протест против бесчеловечности коммунистической системы, против террора, против организованной режимом всеобщей нищеты, нараставший во время войны, после войны загнанный внутрь и от этого становящийся теперь еще только более грозным, входит неотъемлемой частью в грядущую замену «мертвого марксизма» поднимающейся «религиозно-национальной идеей».

Русский «религиозный национализм», который может прийти к власти только утверждая ценность и свободу личности и человечность в жизненных отношениях, оказывается таким образом, в этом решающем пункте, противоположным германскому национал-социализму.

В чем же дело?

Да простит нас читатель: речь идет о вещах столь значительных не только для России, но и для всего современного мира, что тут необходимо, хотя бы совсем вкратце, сделать маленькое отступление.

Верно то, что нации, как явление, определенное если не целиком, то в очень значительной степени естественными, природными данными, можно воспринимать религиозно только тогда, когда все естество вообще воспринимается, как нечто священное. Но само это ощущение священности всего мироздания вовсе не обязательно есть пантеизм. В условиях русской религиозной и культурной традиции оно, очевидным образом, имеет своим истоком православие.

С западной стороны, обвинение в пантеизме вот уже шестьсот лет периодически предъявляется православию в целом. А дело заключается в том, что западная схоластика высокого Средневековья, стремясь создать отвлеченно-рациональную картину мироздания, как бы совершенно выкинула Бога из мира (попутно рационализировав и Его Самого), тогда как православная (в то время в основном византийская) мысль, отказываясь в какой бы то ни было мере рационализировать понятие о Боге, продолжала утверждать Его рационально необъяснимое, но реальное присутствие и в мироздании. Окончательно определившееся только к XIV веку, это различие и составляет, без всякого сомнения, единственную настоящую, действительно серьезную грань между православием и всеми официальными формами западного христианства. Отсюда – наше исконное русское ощущение «святости» земли и более обще – всего мироздания, вплоть до учения и опыта преп. Серафима о преображаемости плоти, вплоть до припадания к Матери-Земле Алеши Карамазова (все вещи, с точки зрения официального западного спиритуализма, совершенно немыслимые). И, очевиднейшим образом, отсюда же, а не из Индии, Боже мой, и не из Китая, – «сакральное» мироощущение современной России и поднимающийся русский «религиозный национализм».

Германский национал-социализм – тот действительно многое почерпнул из ведической Индии, из родственных ей нордических верований, наконец, просто из поздних западных действительно пантеистических учений. И в этом разница.

В «религиозном национализме», имеющем свои истоки не в пантеизме, а в православии, речь может идти не о безличной мировой душе, а только о действии личного христианского Бога. Поэтому здесь не стираются, а утверждаются понятая добра и зла, не стирается, а утверждается понятие личности, ее ценность и свобода.

Подведем итог. Это мироощущенте, одинаково далеко отстоящее и от обезличивающего пантеизма, и от отвлеченного лже-спиритуализма, составляет такую ценность, что уже ради одного этого нация, несущая это мироощущение в себе, обязана отстаивать свою национальную индивидуальность. Но и помимо этого, более обще, оправдание и утверждение всякого национального своеобразия проистекает непосредственно из самых основ этого – реалистического – мироощущения.