Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Черкес, что они делают?

– Они? – Замполит замолчал, а потом тихо добавил: – Умирают.

– Он даже не развернул башню! – До Ремизова внезапно дошел такой близкий, такой простой смысл происходящего: они не умеют воевать, не знают, что им делать.

– Это от страха. Ну если у Меца отнялись ноги…

– Нет. Это отнялась воля. – И, обернувшись к своему связисту, который всегда неотлучно находился у него за спиной, коротко бросил ему: – Мурныгин, связь.

Точное место выстрелов определить ему не удалось, но это не был район пещер, а почти середина долины, где из ложа долины выпирали зазубренные клыки скальной породы. Сырой тяжелый снег, покрывавший землю, не давал пыли, гасил раскаленные газы реактивной струи и этим удачно маскировал огневую позицию, и все-таки после пуска второй гранаты грязно-белое облако не рассеялось сразу.

– «Альбатрос», я – «Дрозд». На переправе горит наша коробочка. Базука в центре долины, ее координаты… – Координаты Ремизов дал ориентировочные, но пояснять это не стал. Его внимание привлекла очередная сцена драмы, развернувшейся перед его глазами и заставившей на время позабыть обо всем, кроме жизни, смерти и доблести. Механикводитель БМП открыл свой люк, из которого тут же повалил дым, выбрался наверх, бросился к люку наводчика, вытащил из башни его тело и как можно бережнее сбросил с машины на землю с безопасной стороны. «Духи» увидели этого человека, они захотели, чтобы он стал героем. Из глубины ущелья, с левого ската, долгую очередь выпустил пулемет, она легла черными фонтанами по белому покрывалу, не добрав до машины нескольких метров. Потом рядом легла еще одна. Стреляли в него, но механик не отвлекался, машина горела, в башне оставался, возможно, еще живой командир. Крепким и настырным был этот парень, вытащить в узкий люк тело человека в ватном комбинезоне способен не каждый, а он смог. Сбросил его рядом с наводчиком, приготовился спрыгнуть сам, присел… Ремизов всматривался в бинокль, но белое лицо в рамке черного шлемофона оставалось нечетким, без характерных очертаний, а еще одна долгая пулеметная очередь черными фонтанами уже добралась до машины. Человек, как показалось издалека, так и не спрыгнул, а неестественно рухнул с брони вниз, туда, где лежали его товарищи.

– Бортовой номер рассмотрел?

– Какое там. Копоть, грязь, да и расстояние, – махнул рукой Ремизов, отдав замполиту бинокль и не заметив, как внезапно повлажнели глаза. – Жаль парня.

– Да, жаль. Он герой, – бубнил себе под нос Черкасов, – не то, что я, зайчишка, зайка серенький. А то говорят, молодое поколение, молодое поколение… Пусть заткнутся… Есть у нас герои! Смотри! – Он встрепенулся. – Разведка к ним ползет. Если живые, спасут.

Движение на переправе замерло. В ожидании новых решений. «Какая глупость, – все так же амбициозно и зло думал командир роты, – не может, не должна одна духовская базука поставить под вопрос действие таких крупных сил. Движение и напор, и будет победа. И, скорее всего, не будет потерь. Один прицельный залп – и нет этих „духов“, разбегутся. И зачем менять командиров полков, если у них в голове одна и та же каша. Стратеги, блин, с одним орудийным расчетом справиться не могут. Этого Кашаева вместе с Усачевым посадить бы в БМП, одного за штурвал, другого – к орудию, и поставить на переправе, они бы сразу поняли всю философию войны».

– Командир, они тягач подогнали, БМП вытаскивать будут.

– Оперативно, у кого-то еще котелок варит. – Ремизов искренне удивился. – Успеют потушить, пока боекомплект не детонировал.

– У нас еще один герой. – Черкасов не отрывался от бинокля. – Ты только посмотри, что механик тягача творит! Там открытое место, пули вокруг свистят, а он так спокойно тросы к крюкам цепляет! Смотреть страшно, а он просто делает свое дело…

– Товарищ лейтенант. Начальник штаба на связи.

– Я – «Дрозд», прием.

– Бери карту и слушай задачу…

Сначала задача показалась Ремизову нелепой, потом – опасной. От него требовалось сформировать группу и отправить ее по открытому заснеженному полю к зарослям высокого кустарника выше по течению Панджшера. В этом месте река делала изгиб, видимость ограничивалась, а заросли, обширные и густые, могли бы спрятать засаду, это предположение напрашивается, если перед глазами карта, а не сама местность. Но командир шестой роты видел перед собой именно эту изрезанную террасами местность. Душманы – не самоубийцы, не шахиды, они никогда не стояли насмерть, не выбирали позицию, у которой нет отхода, а кустарник, расположенный ниже полки, – это ловушка, которая простреливается еще на подходе из любого оружия.

– «Альбатрос», этот кустарник можно расстрелять из пушки, с нижней полки.

– «Дрозд», выполняй приказ. – Савельев вспылил, сейчас он отчасти понимал скрытую нелюбовь комбата к Ремизову, ему еще никто не перечил в этом батальоне, хотя если бы он остыл и подумал, кто знает, может, и согласился бы с доводами ротного в ущерб своему самолюбию.

– «Альбатрос», там пятьсот метров открытого поля, ни одного укрытия, снег по щиколотку, быстро идти невозможно, у меня будут потери.

– Так тебе самому и не надо идти, – более мягким и даже теплым голосом продолжил Савельев, он по-своему воспринял последние слова Ремизова. – У тебя замполит есть, ему и поручи эту задачу. Выполняй.

– Есть. Приступаю.

Оглядев своих солдат, он понял, что никого из них не может отправить на произвол судьбы. Посмотрел на замполита – ну какой из него командир? Каждый должен заниматься своим делом. И он, Ремизов, тоже должен заниматься своим. Надо выбрать лучших, таких, кто сможет пройти это долбаное поле.

– Нам поставлена задача: выдвинуться вот к тому кустарнику, – он показал рукой, – занять рубеж и обеспечить прохождение колонны. Со мной пойдут… – здесь он осекся, окинул взглядом всех солдат. – Со мной пойдут Мурныгин, Кадыров, Становой, Коцуев, впереди – Сафаров и…

Возникла пауза. Медленно переводя взгляд с одного лица на другое, он взвешивал все имеющиеся «за» и не думал о том, что есть аргументы «против». Он выбирал лучших, чтобы взять их с собой на риск или на смерть, но разве это справедливо, если эти лучшие (или крайние?) поставят на кон все? А другие так и останутся за спинами лучших, пока тех не изорвут осколки или пули. Опираться больше не на кого, так решил командир роты, и это очень высокая честь – в минуту испытаний быть избранным. Ему нужны люди, в которых он был уверен, которые не бросят товарища, помогут друг другу, не испугаются. Потому что тот утренний снайпер снова будет стрелять. Но как же идти по снегу?

– …и Комков. – Ремизов помнил, как разбил ему лицо, видел, как за прошедшие месяцы возмужал солдат, и оказал ему эту честь. – Пойдешь сразу за Сафаровым. Кадыров – в замыкании. Ну все. Вперед.

Первый дозорный черной фигурой вышел на белое поле, двигался он неуверенно, натыкался на скрытые снегом комья плохо обработанной земли, проваливался в выемки. Он шел один, и был так отчетливо виден, так страшно одинок на этом голом поле, что Ремизов не мог на него смотреть без содрогания. С интервалом в семь метров из спасительных зарослей вышел еще один такой же одинокий солдат, Комков, а, выдержав свои семь метров, следом отправился и командир роты. Сделать большее для выполнения поставленной задачи они не смогли. Не успел шедший за ротным Мурныгин и шага ступить из кустов, впереди, чуть выше голов, просвистела пуля и воткнулась в снег, вырвав из-под него кусок черной земли. Почему я согласился выполнять этот идиотский приказ? О чем думал Савельев? А о чем думал я сам? Мы же мишени, что теперь делать? Слишком много вопросов, чтобы получить хотя бы один ответ, и поэтому они успели сделать еще по три шага. Комков неестественно подпрыгнул на месте, взвизгнул, как щенок, которого ударили камнем, и упал, свернувшись калачиком, и поскуливая. Ремизов не слышал, был ли выстрел, он сам рухнул в снег, оказавшийся не таким глубоким, чтобы зарыться в нем с головой. В его глаза, в уши, в мозг, в сознание вплывало алое пятно крови, медленно пропитывающей снег там, где лежал его солдат. Следующая пуля снайпера прошла над Ремизовым и ударилась в стенку террасы, потом пуля легла с недолетом, и он видел этот черный фонтан, не доставший до него двух метров. Очередная пуля обсыпала мерзлой крошкой его каску, и он престал их считать. Липкий страх прокрался под рубаху, раскаленной электрической волной добрался до каждой нервной клетки, жуткой паникой осушил мозг, выдавив из него все, что было его памятью, рассудком, личностью. Откуда-то из подкорки отголоском умирающей воли вырвалась ясная и чистая мысль. Встать рывком и бежать, надо смочь. Я смогу! И вдруг, ломая все его чаяния, разрывая надежды на спасение, из алого пятна раздался слабый, как эхо, голос: