Голоса прошлого - Ната Чернышева

   Я смотрела на него внимательно, отмечая расовые отличия. Тёмно– розовые, с оттенком в пурпур, прямые волосы, такие же розовые точки– веснушки на лице и руках, общее строение лица, – всё это отличалось от оллирейнского канона. Но издалека спутать всё же было можно.

   А ещё я подумала, что дальнейшую судьбу своей матери он может уже не рассказывать. Вывезли, отправили в один из оллирейнских исследовательских центров клана Шокквальми. Соппатский центр был у них не один, а у Шаттирема ак– лидана имелись и соратники и ученики. Мэтт – он такой же, как и я. Только ему повезло чуть больше, он рос при матери.

   – Они сумели поднять корабль и уйти с планеты в пространство, – рассказывал Мэтт. – Пятеро юношей– пирокинетиков, две девушки, одна гентабрка, настоящая девушка, как это у них… сничирим.

   – Сничаев, – подсказал старший Жаров.

   – Да, – кивнул Мэтт. – И моя мама…

   Мама. Он так и сказал. Не мать, а – мама.

   – Погодите, – сказала я, – погодите… Я плохо помню Соппат, но у нас… у нас была… сказка, легенда. О Семерых, Ушедших в Небо. За эту сказку, кажется, карали, если слышали, но мы рассказывали её всё равно…

   Мэтт кивнул.

   – Это были они. Моя мама и остальные. Они ушли в гиперпрыжок в атмосфере планеты, это был их единственный шанс. Их отследили, пытались уничтожить, но прыжок завершился в кольце защитных станций одной из звёздных систем Новой России с централью на планете Ясная Поляна. Повезло, можно сказать. Военные заинтересовались кораблём, который истребители клана Шокквальми стремились уничтожить, невзирая ни на что. Вот вся история, вкратце. Мама пыталась найти родных, но у неё не получилось. Все погибли. Тогда она приехала сюда, на Старую Терру, ей предложили, до плена она училась на энерготехника. Ей предоставили место на факультете атомной физики в Тойвальшен– Центре. Я родился уже здесь. В Отрадном.

   – Простите меня, Мэтт, – тихо сказала я, касаясь пальцами его руки.

   – За что? – удивился он. – Я – сын своего отца, я всё понимаю.

   – Нет, – сказала я. – Вы – человек. А он…

   – До меня доходили… сведения, – сказал Мэтт. – Я знаю, что Шаттирем Шокквалем умер. Не тревожьте мёртвых, Энн. Они умерли. А вам надо жить дальше. Как живу я. Мы с мамой недавно нашли троюродную сестру её отца. Скоро она прилетит к нам в гости. Может быть, и вам удастся найти кого– то из своих. Не может ведь быть такого, чтобы не осталось совсем никого…

   – А с роднёй из клана Шокквальми вы не пытались связаться? – прямо спросила я.

   – Нет, – качнул он головой совсем как человек, и свет потолочных светильников зажёг розовую радугу в его глянцевых гладких волосах. – Не вижу смысла. Я для них – полукровка, жертва эксперимента, изгой. А они для меня – враги. Чужие.

   – И вы пойдёте против них с оружием в руках? – недоверчиво спросила я. – Если понадобится.

   – Надо будет – пойду, – спокойно ответил Мэтт.

   Убедил. Я перестала считать его кошмаром. Клокотавшая вокруг психокинетическая сила улеглась, признавая Мэтуольнеша Шоквенерема своим.

   Я лежала без сна, обнимая Нохораи, смотрела в потолок и думала, сколько же разорванных судеб оставил после себя так называемый гений, светило биоинженерных наук, Шаттирем мать его Шокквалем. А сколько детей сгинуло вообще без вести в его лабораториях и фиолетовых корпусах! И ведь он– то умер, а его ученики живы. Жива его дочь, мечтающая о возрождении папиных исследований. Может быть, как раз сейчас, в эту вот минуту, она готовится открыть новый Центр по типу Соппатского!

   С этим надо было что– то делать.

   С этим срочно надо было что– то делать!

   Но что именно, я пока толком не представляла ещё себе.

   Так– так, стучало за дверью время. Так– так…

***

День выдался морозным и солнечным. Начавшаяся было оттепель подмёрзла скользким ледком, лужи затянуло снежурой: кашицей из стылой воды и выпавшего за ночь мокрого снега, температура упала и продолжала падать, как всегда на атмосферных планетах при прояснениях. Но цветы на заметённых клумбах доверчиво тянулись к слабому Солнцу белыми, голубыми и жёлтыми, тёплыми даже на вид, лепестками. И сад. Сад цвёл! Нежные, розовато– белые цветы полностью скрывали чёрные ветви. Деревья стояли в нарядной пене, и воздух над ними отчётливо дрожал, испаряя в синюю пронзительную вышину неба тепло.

   Детвора барахталась на многоэтажных горках, со знанием дела сотворённых изо льда. Нохораи визжала от счастья, но когда она прибежала ко мне с просьбой развязать шапку и снять капюшон, чтобы стать, как все, я запретила ей это.

   – Почему? – возмутилась она. – А они же!

   Младшие Жаровы бегали без шапок и без перчаток. Для них шла весна, тёплая весна ледникового периода.

   – У них паранорма, – веско сказала я.

   – И у меня паранорма!– Нохораи сердито топнула ножкой.

   – У тебя другая паранорма, малыш. А знаешь что? Давай в дом пойдём? С такими– то настроениями. Пневмонии мне не хватало только. Двусторонней.

   – Ну, ты же вылечишь, – сказала на это Нохораи уверенно.

   – Нет, – мстительно заявила я. – Я тебя сдам в терапию, пусть тебя там традиционно лечат. Уколами, капельницами, прогреваниями и клизмой.

   – Клизмой? – личико Нохораи вытянулось.

   С данным медицинским инструментом она уже познакомилась, когда отравилась какой– то местной пакостью, и пришлось промывать. А вот нечего в рот тянуть всякие ягодки с кустиков! Тем более, прямо предупреждали, что нельзя.

   – Да, – сурово сказала я. – Клизмой. Во– от такого размера, – я показала ладонями, какого именно.

   – Не– ет, я лучше в шапке останусь, – рассудила вредная девчонка, и унеслась на горку к приятелям.

   За детьми присматривал Мэтт Шоквенерем. И у него настолько ловко получалось, даже немного завидно было. Я с одной– то девчонкой не всегда без шлепков справлялась, а у него под началом было голов пятнадцать разновозрастных ухарей.

   Я успела узнать, что из старших Жаровых, кроме Игоря, двоих юношей семнадцати и шестнадцати лет, учившихся в Новогородском Лицее, и младшего брата– подростка, которого звали Андреем, никого уже не осталось. Старшие братья и братья по отцу и по матери – погибли, мать ушла несколько дней назад по старости. Осталась только мелюзга, умирающая Настя и Мэтт.

   За спиной скрипнул снег. Я обернулась и увидела Андрея. Он кивнул мне, я кивнула в ответ. И тогда он сказал, явно имея в виду Мэтта:

   – Я его поначалу ненавидел. Не понимал, что мать в нём нашла. Бесился. Считал, что она память отца топчет.

   Я тихо слушала. Выговориться парню хотелось, ясное дело.

   – А он ничего себе так. Вон с ними возится… любят они его. У нас скоро девчонка его появится.