Дорога перемен - Джоди Пиколт

Она так прекрасна, когда лежит здесь, на моей кровати. И так печальна. Она все время отворачивается, пытаясь спрятать лицо в подушку. Но я не позволяю ей это сделать, не узнав того, что знаю сейчас. Я веду Джейн за собой.

Я закрываю глаза и целую ее шею, грудь, изгиб бедра. Легонько давлю ей между ног, зная, что она это почувствует. Тогда она берет мою руку и направляет внутрь себя. Я не свожу взгляда с ее лица. Спрашиваю ее, не против ли она. Она хватает меня за запястье, и я вхожу так нежно, как только могу. Внутри все горит и пульсирует. Я чувствую, как возбуждаюсь, и трусь о ее ногу. Когда мне кажется, что я перестаю соображать, я отстраняюсь от нее и провожу языком по ее соскам. Ее глаза открыты, но она смотрит куда-то в пустоту. Джейн не издает ни звука. Иногда мне кажется, что она забывает даже дышать.

Потом она садится и тянется ко мне. Скользит руками вверх-вниз. Ее прикосновения легкие, как перышки, дразнящие. Я больше не могу сдерживаться, падаю на кровать, грубо хватаю ее и начинаю целовать. Ее губы вкуса мяты и меда. Однажды начав, остановиться я уже не в силах. Я набрасываюсь на ее рот, целуя до боли. Она отталкивает меня, чтобы передохнуть, и снова целует. Джейн прижимается ко мне, обхватывает мои бедра ногами. Я ее никогда не отпущу. Я выпиваю ее до дна, каждую клеточку, до которой могу дотронуться, и вижу, как ее спина выгибается от удовольствия.

Мы становимся переплетением рук и ног. Я не сразу понимаю, что она двигается, опускаясь все ниже, пробегая пальцами по моему телу, как будто прокладывает шов на швейной машинке. Потом замирает, смотрит на меня и обхватывает мой пенис губами.

Меня как будто обернули теплой губкой, она двигается вверх-вниз, и самое удивительное — я не чувствую ее зубов, только язык. Я пытаюсь дотянуться до нее, сделать что-то, чтобы она почувствовала себя так же волшебно, как и я сейчас, но достаю лишь до ее плеч. Я закрываю глаза, двигаю бедрами в такт ее движениям. Сейчас… Сейчас… Но я хочу большего. Задыхаясь, я тяну ее к себе за руки и тут вижу кольцо.

Оно всегда там было, просто я его не замечал. Тонкое золотое колечко. Похоже, оно приросло к пальцу. Джейн следит за моим взглядом.

— Выброшу его, — шепчет она, — мне плевать!

Она скатывается с меня и срывает кольцо — оно кружится на прикроватной тумбочке. Она потирает палец, как будто пытается стереть воспоминания. Но на пальце остается тоненькая белая полоска незагорелой кожи.

Этой же рукой она убирает волосы с лица. Этого я уже вынести не в силах и морщусь от боли — опять меня одолевают мысли. Она наклоняется и целует меня в грудь, а потом зарывается лицом в одеяло.

— Я просто хочу быть твоей, — признается она.

Я поворачиваюсь к ней лицом, и мы начинаем целоваться, вздыхая, касаться друг друга. На этот раз наши глаза открыты, потому что мы ничего не хотим пропустить. Я чувствую на бедрах ее руки, требовательно опускающие меня ниже. Она обхватывает меня ногами и впускает внутрь — вот тогда я понимаю, что означает чувствовать себя единым целым.

Она, словно мягкая гортань, смыкается вокруг меня. Значит, вот что такое любовь. Значит, вот как складываются все кусочки мозаики. Кровь приливает к бедрам и пульсирует в такт. Ближе прижаться уже невозможно, но я все равно пытаюсь. Хочу раствориться без остатка, пронзить ее насквозь. Мы цепляемся друг за друга, наши тела так и пышут жаром.

Я чувствую, как требовательно напрягается мой пенис. Она широко открывает глаза, с удивлением глядя на меня. Это последнее, что я вижу, когда глубоко вхожу в нее, и чувствую, как она все крепче сжимает меня изнутри…

Потом мы долго лежим так. Говорить не хочется. Я целую ее в лоб. Она смотрит на меня с восхищением. И я, вероятно, с таким же восхищением смотрю на нее. Когда она начинает ерзать под моим телом, я отодвигаюсь, морщась с сожалением, что нам пришлось оторваться друг от друга. Совсем по-другому себя чувствуешь. Теперь, когда я знаю, что такое ощущать себя единым целым, одному оставаться не хочется.

7 июля 1990 года

В этой закусочной на стенах висели атласные Элвисы. Две официантки курили одну на двоих сигарету и говорили об Элвисе. Посетителей не было.

— Вера его видела, — говорит толстая официантка. — На вечеринке в «Блу Доум».

— Елки-палки! Он умер, повторяю тебе, он умер. У-М-Е-Р. — Официантка поворачивается к нам. У нее насморк. — Что желаете?

— Мы сами устроимся за столиком, — говорит мама, и официантка тут же теряет к ней интерес.

Нам нет нужды изучать меню — мы помним его наизусть. Слушаем болтовню официанток и разглядываем семнадцать изображений Элвиса. Плакаты, которые покупаешь на автострадах, висят над каждым столиком. Над нашим столом на Элвисе белый комбинезон и ремень с бляшкой «ЛЮБОВЬ». Он в постоянном движении, даже на атласе.

— Элвис умер, когда тебе было три года, — говорит мама, и обе официантки таращатся на нас. — Ну, перестал жить.

Мы заказываем три сандвича: с куриной отбивной, с фрикадельками, с тунцом и сыром. Заказываем кока-колу, луковые колечки и картофель в мундире. Пока готовится заказ, мы идем в туалет и умываемся. Потом за едой с помощью ложек, вилок и пакетиков сахара прокладываем себе дорогу из Айдахо в Фиштрэп, штат Монтана.

— Мы доедем туда за несколько часов, — говорю я, и мама соглашается.

— Думаю, мы будем в Массачусетсе через неделю, — говорит она. — С такими темпами мы отпразднуем твой день рождения в Миннесоте.

В Миннесоте. Мой день рождения. Я совершенно о нем забыла. Когда толстая официантка приносит нам еду, я размышляю о том, каким был бы мой день рождения дома. Наверное, устроили бы шумную вечеринку с сюрпризом на заднем дворе. Возможно, совершили бы ночной круиз на одном из служебных суден, на которых наблюдают за китами. С диджеем и специально уложенным паркетным полом. Возможно, в ногах кровати, когда я бы проснулась, меня ждала огромная коробка с подарком. Внутри красное платье, расшитое блестками, на тонюсеньких бретелях — я всегда мечтала о таком платье, но мама уверяет, что я в нем похожа на малолетнюю проститутку. И папа завел бы маму ко мне в спальню — на ней было бы платье из тафты, а на нем модный смокинг с галстуком-бабочкой. Мы бы спустились к лимузину и отправились в самый шикарный ресторан отведать отварных лобстеров. За столом нас обслуживал бы шикарный молодой блондин, он пододвинул бы мне стул, развернул салфетку и принес шампанское, не спрашивая, сколько мне лет.

В Миннесоте этому не бывать. Но, вероятно, и в Сан-Диего моим мечтам не суждено было сбыться. Отец на день рождения не явился бы или нас не было бы дома. Его не было дома, когда я вчера пыталась дозвониться из мотеля. Я звонила, когда мама купалась в ванной, но, возможно, она догадалась. Как ни старайся, от нее я свои чувства скрывать не умею.

И дело совсем не в том, что я сильно по нему скучаю. В любом случае я собиралась повесить трубку, услышав его голос. С другой стороны, было бы приятно его услышать. Даже услышать, что он по мне соскучился, было бы приятно. Мне хотелось думать, что папы нет дома, потому что он поехал следом за нами. Перед моим мысленным взором разворачиваются голливудские мелодрамы: отец опускается на колени и просит маму вернуться домой, а потом заключает ее в объятия, запечатывая рот длинным киношным поцелуем. Я представляла эту картину, но понимала, что заблуждаюсь.