Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка - Джеймс Хэдли Чейз

— Вы поймете, насколько я серьезен, — ответил он. — Думаете, Сарлинг не знает, что я за человек? Он сам вам обо мне говорил, не так ли?

Она не ответила. Рейкс опустил руку, взял ее за подбородок, крепко сжал его и повернул к себе:

— Разве нет?

— Да.

— Что ж, тогда давайте начистоту. Я хочу убрать его. Но убрать — это мало. Мне нужны досье и их светокопии. Я хочу увидеть, как они сгорят. Бессмысленно убивать Сарлинга, не завладев ими. — Он улыбнулся. — Вы настолько влюблены в свою золотую клетку?

— Она не так уж плоха. Особенно сейчас, когда он не заходит в нее и не пристает ко мне. Вы ведь шутите, да?

— Что хочу его убить?

— Нет. Что думаете, вроде я… помогу вам, что ли?

— А почему бы вам и впрямь не помочь? Ведь это же очевидно. — Рейкс по-настоящему удивился. Белль поняла это. Ей вдруг стало жутко: она увидела его, такого высокого, твердого, воплощение здоровья и силы, слушала его речи о смерти — нет же, господи, — об убийстве так, будто обсуждался распорядок дня. Получив досье и светокопии, он убьет старика. Раздавит как муху.

— Но это же убийство, — возразила она с тревогой.

— А вы хотите служить ему до самой его смерти? Он и сейчас уже немного не в себе, а может стать еще хуже. В конце концов вы попадете в такую переделку, которая уничтожит вас. А я не потребую от вас многого. Только некоторые сведения.

Он стал готовить себе коктейль. Она не сводила с него глаз. А ведь Рейкс прав. Сарлинг и впрямь изменился за последнее время. «Господи, ты же знаешь, я хочу стать свободной. Но убийство — плата слишком высокая даже за свободу». Они по-разному относились к собственной независимости. Рейксу она была дороже всего, он не заботился, сколько за нее заплатить и что ради нее сделать. Истоки этого крылись в его уме, самоуверенности и твердой убежденности в своих силах. «Зачем, — думала она, — протянула я руку и впервые украла из универмага мешочек с пудрой? Первый бесчестный шаг, а я — в блаженном неведении о том, куда он может завести».

— Что мне придется делать?

— Почти ничего.

Рейкс провел по ее подбородку тыльной стороной ладони. Он нарочно пытался повлиять на нее. Белль это понимала. В глубине души она даже хотела этого… у нее не было ничего, никого… одно лишь страстное, выворачивающее наизнанку желание сдаться кому-нибудь, тому, кто возьмет ее, заслонит собой и успокоит.

— Прежде всего нам надо поверить друг другу, — он подарил ей теплую, отгоняющую страх улыбку. — Отдать себя в руки другого. Разумно?

— Ну… да.

— Значит, вы согласны?

— Я не знаю. Что я еще буду делать… то есть кроме преданности вам.

— Немногое. Это может стать началом вашего освобождения. Не подумайте, — усмехнулся он, — что я заставлю отравить его молоко или всадить ему нож в спину. Ничего подобного и в помине не будет.

Она вдруг вскочила, расплескав через край джин:

— Я не хочу больше слушать вас. Вы же рассуждаете об убийстве!

Он пожал плечами:

— Простите. Я не хотел вас огорчить. Забудем об этом. Сходите, замойте пятно на платье.

Она взглянула на след, оставленный вином, потом ушла в спальню и закрыла за собой дверь.

«Ничто не приходит легко и быстро, — думал он. — Подозрительно всегда то, что достается без труда». Но она пойдет его путем. Эта вспышка — уже что-то новое. Ей нужно дать время свыкнуться с мыслью об убийстве. Она придет в себя, она поможет ему, и Сарлинг погибнет… а потом и она тоже. Его поместье, первородное право, женщина, которая жаждет родить детей, зачатых им, его судьба выступили в мыслях Рейкса ярче всего остального. Один лишь Сарлинг стоял у него на пути.

Глава 4

На другой день рано утром Рейкс поехал в Брайтон. Обри Кэтуелл, Принцесс Террас, дом 3. Но в мыслях Рейкса он навсегда останется Бернерсом. Рейксу вспомнилась их первая встреча. Как-то раз вечером, закончив одну из оптовых афер, он сидел в Америкен-баре. Вот тогда к нему и подошел Бернерс. Пятнадцать лет назад он был гораздо моложе, полумесяц лысины надо лбом только начинал появляться в его светлых волосах. Без всякого вступления, лишь с тенью неловкой, извиняющейся улыбки, он вдруг сказал:

— По-моему, вы не прочь заработать две-три тысячи фунтов.

— Возможно.

— Если вы заплатите мне десять процентов, я расскажу, как снять пятьдесят процентов прибыли с трех тысяч за две недели.

— Если вы расскажете, я, возможно, и заинтересуюсь. — Он уже приметил Бернерса как мошенника, похожего на дремлющую акулу, которая лениво шевелит плавниками в благодатных водах Дорчестера.

Бернерс знал одну компанию, импортеров-экспортеров химикатов, с отделением в Сити, акции которой оценивались по тридцать шиллингов. Через неделю в фирме начинались перевыборы, а раз контрольный пакет у директоров и они хотят остаться на местах, то поднимут курс до сорока пяти шиллингов. Рейксу оставалось только купить акции сейчас, а продать их после повышения курса.

Бернерс пробыл с ним не больше десяти минут, назвал в конце концов фирму и ушел, бросив на прощанье:

— Если дело выгорит, приходите сюда через две недели, в это же время. Если вы не придете, то, конечно… — И Рейкс впервые увидел его смутную неуловимую улыбку и легкое нерешительное движение плечами, выражавшими покорность. Они не обменялись именами. Бернерс просто выбрал Рейкса, доверился ему и ушел. Потом Рейкс узнал, как тонко понимает людей этот человек. Он мог разложить по полочкам все людские качества, принять или отбросить их как бесстрастная ЭВМ.

На другое утро Рейкс навел справки о фирме. По сравнению с доходами акции стоили недорого, поэтому в любом случае он ничего не терял.

Через две недели Бернерс получил от Рейкса двести фунтов.

— Сто пятьдесят — самое большее, что вы мне должны, — сказал он.

— Сколько вы зарабатываете? — поинтересовался Рейкс.

— Пятнадцать фунтов в неделю.

— В конторе «Эллайд Кемикэлз Лтд»?

— Да.

— Получая так мало, вы сами не в состоянии играть на бирже, верно? Так в чем же дело? Эти пятьдесят фунтов я дал вам как жалованье за первую неделю службы у меня. Кроме того, вы стали моим компаньоном: впредь двадцать пять процентов доходов — ваши. Работа подходящая, интересная, но начисто незаконная. Я не хочу знать ваше имя и не собираюсь называть свое. Если вам не по душе мое предложение — отдайте пятьдесят фунтов и все.

Бернерс положил в карман все двести. Они вместе пообедали, стали Бернерсом и Фрэмптоном и продумали