Трикотаж. Обратный адрес - Александр Александрович Генис

решил не повторять опыта. Буддизм обдирал и мой текст, и мой день, не оставляя ничего лишнего, а без него мне было страшно жить и не о чем писать.

36. Близнецы, или 9 /11

1

Почему мы приняли именно этот праздник, объяснить легко. Хэллоуин создан для космополитов. Поднявшись над миром, точнее – опустившись под него, ночь чертовщины роднит эллина с иудеем, фею – с гоблином и, переходя на личности, Горбачева – с Ельциным, а республиканца – с демократом.

– Роднит, как смерть, – язвили гости, собираясь к нам на маскарад.

– Лишь бы не больше семидесяти, – волновалась жена, боясь, что рухнет балкон, куда отправляли курящих.

За веселье отвечала “Смирновская” с насосом: в красном углу стояла бутыль размером со взрослого щелкунчика. На закуску я запекал окорок в сидре и солил целого лосося. Музыкой заведовал Журбин. Саша играл на пианино, единственным достоинством которого был год рождения. Ровесник революции, инструмент сохранился не лучше ее, но Журбина это не смущало.

– Если клавиш больше половины, – деловито объявил он, – я могу сыграть что угодно, если меньше, то лишь то, что получится.

Кульминацией праздника была групповая фотография. Искусная Марианна Волкова, снявшая всех русских звезд трех поколений, сгоняла гостей в кучу, строила в три ряда и укладывала строптивых на пол.

– История не простит, – объясняла она, вытаскивая зазевавшегося из уборной.

Если считать меня историей, то так оно и есть. Когда сегодня, уже совсем в другом веке, я разглядываю эти длинные, склеенные, чтобы все влезли, снимки, то радуюсь, что одни друзья на них молоды, другие – живы.

На левом фланге пилястрами возвышаются дочки Смирнова: Дуня и Саша. Рядом с ними любой – метр с кепкой. Однажды сестры взяли меня под руки и подняли на смех.

– Втроем, – обрадовались ведьмы, – мы напоминаем букву W.

Рядом угадывается Битов, почему-то в маске коровы. Где бы мы ни встречались, на конференциях или за столом, я никогда не слыхал от него банального слова. Тем больше было мое удивление, когда в дни Грузинской войны мне попалась подпись Битова под своеобразным документом, назвавшим Америку врагом свободы и оплотом тоталитаризма. Живя здесь, я этого не заметил, но Битову, который редко ее покидал надолго, ничего не сказал.

Я до сих пор не знаю, как себя вести со взрослыми, которые были кумирами моего детства. Однажды я выпивал на чужой американской кухне, сидя между Гладилиным и Аксёновым.

– В пятом классе, – сказал я, не сдержав восторга, – мне казались лучшими книгами человечества “История одной компании” и “Пора, мой друг, пора”.

– А сейчас? – быстро и хором спросили классики.

– Не знаю, – признался я, – слишком люблю, чтобы перечитывать.

В заднем ряду на фотографии – Илья Лёвин, нарядившийся беглым каторжником. Он так и сидел за рулем всю дорогу из Вашингтона – полосатый, как зебра, на которых Илья насмотрелся в Африке. Ленинградский филолог и американский дипломат, Лёвин выучил суахили, идиш и фарси, чтобы работать в экзотических краях. Илья справлял Пурим во дворце Хуссейна, ел жареную кобру в Душанбе, на Занзибаре покупал пряности с ветки, в Москве лучше всех делал хреновую настойку. Не удивительно, что, попав в Эритрею, Илья первым посадил хрен в африканскую землю. В этой нищей, но гордой стране он служил атташе по истребленной марксистскими властями печати, а в свободное время осматривал достопримечательности.

– В оазисе, где родился Ганнибал, – вспоминал Лёвин, – есть отель “Пушкин”.

Рядом с Ильей – Володя Козловский, знавший английский лучше всех эмигрантов. Для разгона он перевел на русский “Камасутру” и составил многотомный словарь нашего мата.

Художники Гриша Брускин и Вагрич Бахчанян снялись без масок, чтобы потомки опознали. Зато миниатюрный берлинский живописец Женя Шеф походил на эльфа, и не только в Хэллоуин. Рядом с ним – одетый цыганским бароном Сёма Окштейн, который прославился женскими портретами-фетишами в стиле “вамп”. Моделью ему служила милая жена, сделавшая карьеру в банке.

– Сразу и не узнал, – застеснявшись, сказал я при знакомстве.

– Зато брак счастливый, – ответила она.

В центре снимка – королева бала Татьяна Толстая. Она неизменно получала “Золотую тыкву” за лучший костюм. И не удивительно, если учесть, что однажды Таня пришла в пальто, а скинув его, осталась в наряде орангутанга.

Шумная и весёлая, на первый взгляд Толстая кажется не похожей на свою тонкую прозу. Но в ее литературе есть и нечто по-фольклорному залихватское, заговаривающееся, чуть ли не кликушествующее. Вот так Наташа Ростова танцует барыню: по-народному и как бог на душу положит, чем меньше думаешь, тем лучше получается. Толстая знает, когда отпустить вожжи и распустить язык – он сам до Киева доведет.

Пожалуй, только в нем, в Киеве, мы с ней и не встречались, зато прочесали изрядную часть остального мира. Путешествуя по городам Старого и весям Нового света, мы всюду начинаем диалог с того места, на котором в прошлый раз его прервали. С Таней можно дружить дискретно. Пунктир разговора пересекается в точке встречи, чтобы побыть и посмеяться вместе. Например в древнеримском, а теперь хорватском городке.

Литературный праздник в Пуле разворачивался в тенистом от пальм саду, где стоял помпезный Дом офицеров. В XIX веке здесь играли в бильярд австрийские адмиралы, в XX-м – югославские, теперь собрались писатели. Их встречала двухэтажная покровительница – голая, как леди Годива, резиновая женщина, оседлавшая книгу.

– ПУФКа, – представили ее мне, но разобрать аббревиатуру я не успел, потому что заиграл дуэт ударника с ударником.

– Национальный гимн? – спросил я.

– Скажете такое, – поджала губы соседка, и я больше не решался шутить над молодым и потому особенно обидчивым патриотизмом.

Книжную ярмарку поручили открыть Толстой.

– Живеле! – выкрикнула она, и все перешли к выпивке.

Тем же вечером мы допивали последнее под светлым от звезд адриатическим небом.

– Мы с тобой тут тоже звезды, – задумчиво сказала Татьяна.

– Еще бы, – благодушно ответил я, – ты – Большая Медведица, а я – Малая.

Отсмеявшись, мы решили, что глупо расставаться и после смерти. Толстая в нее не верила, я не знал, что сказать. Чтобы узнать, мы договорились, что попавший на тот свет первым пошлет оставшемуся на этом шибболет – тайное слово-пароль, содержащее благую весть. Пока жив, я, разумеется, тайну не выдам. Но мне снятся стихи, написанные такими словами, от которых отступает смерть. В Хэллоуин мы над ней еще хихикали.

2

В Америке я ничего не боялся. Разве что остаться без нее, когда нас с Вайлем пригрозили депортировать за репортаж из Гарлема “Белым по черному”. Не испугался я и в тот вторник, когда