📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРазная литератураТрикотаж. Обратный адрес - Александр Александрович Генис

Трикотаж. Обратный адрес - Александр Александрович Генис

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 85 86 87 88 89 90 91 92 93 ... 101
Перейти на страницу:
всё потому, что в Америке у меня в голове поселился любознательный карлик. В клетчатых штанах и бейсболке, он был одет, как мой отец, который, чтобы не выделяться, наряжался словно янки из провинциальной оперетты. Карлик не давал мне покоя, желая знать, как выразить на английском всё, что я говорю и думаю.

– Что значит, – интересовался он, – когда русские на вопрос “кофе будешь?”, отвечают “да нет, пожалуй”?

– Проще не бывает, – объяснял я, – это значит, что в принципе я люблю кофе и не прочь выпить чашечку, но не сейчас, а, впрочем, пожалуй, выпью. Или нет.

Общаясь с одним карликом, я не заметил, как в голове завелся другой, который тоже хотел всё знать, но уже по-русски. (“Лечиться надо”, – заметила жена, дочитав до этого места.) В кепке и тапках, он постоянно проверял меня на вшивость, заставляя переводить с виду простое, а на деле – невыразимое.

Взять, скажем, ученую монографию Mind of its own, посвященную культурной истории пениса. Автор назвал книгу цитатой из Леонардо да Винчи, который, как все, был увлечен секретами этого органа.

“Когда он спит, – писал гений, – я не сплю, когда я сплю, он не спит”.

Переводя четыре простых английских слова, я страдал целый день, пока не нашел три русских, еще более простых: “Себе на уме”.

Чтобы отдохнуть от интеллектуального штурма, я включил самый смешной сериал всех времен и одного – английского – народа: Fawlty Towers. Владелец отеля, долговязый грубиян Фолти, которого играет великолепный Джон Клиз, довел строптивого постояльца до инфаркта. Чтобы избежать скандала, труп пришлось спрятать в корзину с грязным бельем. И тут за гостем пришли родственники.

– Где он? – спрашивают они хозяина.

– Тут, – говорит Фолти, показывая на корзину.

– Что он там делает? – с ужасом восклицают близкие покойника.

– Not much, – честно отвечает хозяин, вкладывая в эти слова всю могучую недосказанность англо- саксонской культуры и ее языка.

Как же перевести эту короткую реплику? “Ничего” – верно, но не смешно. “Не много” – и не верно, и не смешно. Средний вариант – “Ничего особенного” – втягивает в метафизические спекуляции на тему некротических явлений: получается, что покойник все же чем-то занят.

Потерпев судьбоносное фиаско, я понял, что этот минутный эпизод невозможно перевести, не поменяв регистра остроты, смысла мизансцены, ее героев, их манеры и национальную традицию.

На любом языке, – вывел я для себя, – стоит писать только непереводимое.

Струсив, я предпочел русский.

3

Учась в школе, я твердо знал, что мне никогда не пригодится устный английский, ибо говорить на нем было решительно не с кем. Будучи в этом отношении мертвым языком, вроде латыни, английский предназначался исключительно для чтения всего того, что было недоступно в русском переводе. Так отец, пренебрегая оригиналом, прочел по-английски “Триумфальную арку” Ремарка и “Мемуары” Казановы.

В Америке эти эзотерические навыки оказались ненужными, а нужными я и сейчас не обзавелся, не зная, как говорить с простым народом. Я жму руку водопроводчику, чтоб не показаться снобом, и не спорю о цене, чтоб не показаться жмотом. Лишь однажды, разглядывая счет в 400 долларов за починенный кран, из которого всё равно капало, я попробовал напроситься мастеру в ученики, но он меня не взял.

Зато с левой интеллигенцией (правой я никогда не видел) найти общий язык оказалось раз плюнуть. Мы подружились на пикнике в День независимости. Свой национальный праздник тут отмечали как мы – 7 Ноября: потешаясь над властью. Среди гостей были актеры и музыканты, евреи и арабы, вегетарианцы и лесбиянки. Среди гостей не было охотников, скорняков, полицейских, республиканцев и русских, кроме меня, что не считается, потому что я уже научился голосовать за демократов. И еще здесь не было американских флажков, хотя левые в Америке считают себя не меньшими патриотами, чем правые. Они тоже любят родину и не стесняются ей говорить, что думают. Наши люди.

Ближе других я сошелся с писателем Ларри. Родившись в Южной Африке, он с детства ненавидел апартеид, боролся с неравенством и, сочувствуя нашей истории, предпочитал, как Окуджава, Ленина Сталину. Но меня больше интересовало не наше прошлое, а его.

– А в Кейптауне, – спрашивал я, – у вас слуги были?

– Практически нет, – отвечал Ларри, не чуя подвоха, – няня, шофер, сторож, кухарка. Ведь родители считались либералами и во всем себя ограничивали, когда дело касалось афроамериканцев.

– А почему “американцев”?

– Потому что, – отрезал Ларри, – в Америке слово на “н” не говорят. Разве что республиканцы.

Усвоив урок политкорректности, соотечественники обходили табу, называя негров “шахтерами”. Меру нашего расизма лапидарно определил Довлатов.

– Приходя на “Радио Свобода”, – говорил он, – я с белым охранником здороваюсь, а с черным еще и раскланиваюсь.

Боясь обидеть, да и просто боясь, мы относились к неграм с ужасом, не исключающим болезненного интереса и отчасти зависти.

– Негры, – считала русская Америка, – бедный и привилегированный класс, играющий в США ту же роль, что пролетариат в СССР.

К нам они относились не лучше.

– Такая милая, – говорила жене ее чернокожая коллега Анджела, – а замуж вышла за еврея.

Глубоко верующая пятидесятница, она знала и не забыла, что евреи распяли Христа. Но вышло так, что именно она стала моим проводником по интимному миру черной Америки, когда я упросил Анджелу взять меня в гарлемскую церковь. Я рвался туда потому, что негры считались утрированными американцами. Они казались нам непонятными вдвойне, особенно – в черной церкви, где белых не бывает. Дощатые стены храма украшали библейские картинки. Черными изображались все персонажи, кроме дьявола. Он был белым, во фраке, с хвостом и в цилиндре. По случаю воскресенья прихожане тоже надели всё лучшее. Напоминающий школьного тренера моложавый пастор лучился приветливостью.

– Покажем белому гостю, – представляя меня, сказал он пастве, – как мы славим Бога, ни в чем себе не отказывая.

И показали. Служба, начавшаяся на благостной ноте, вскоре стала азартной. Вся церковь пустилась в пляс. Многие, даже старушки, впали в транс и исходили пеной. Пастора били корчи, открывавшие путь к глоссолалии. Он заговорил, потом закричал и наконец запел на ангельских языках. Священнику уверенно вторила паства. Как и все остальные, я ничего не понимал, но, в отличие от остальных, чувствовал себя тут категорически посторонним, еле скрывая стыдное этнографическое, как у Миклухо-Маклая, любопытство.

Праздник кончился как начался: тихим стройным псалмом – но теперь все изменилось. Меня обнимали и поздравляли прихожане. Анджела даже пригласила в гости.

– Ничего, что еврей, – подбодрила она, – Бог, наверное, всех простит.

Я устало улыбался, будто сдал вступительный экзамен, только непонятно – куда.

1 ... 85 86 87 88 89 90 91 92 93 ... 101
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?