Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Скибинских (Лихно)

Но надо помнить, что все это — для детей. Для будущего, в общем.

Переводчик перевел ее пространную речь несколькими словами. Надя с удивлением посмотрела на него.

И девятилетняя Ириша удивленно глянула… и что-то легко и быстро сообщила французам по-французски. Все изумились, французы наперебой стеши что-то кричать Ирише, а она им бойко отвечеша. Обалдевший переводчик впервые потерял улыбку.

— В чем дело? — шепнул он Наде. — Откуда это она?

— А у нее как-то с детства… способности, — растерянно, но не без гордости за дочь объяснила Надя. — Мы ее в кружок водили, во Дворец культуры. Представляете, Ириша свободно по-французски, а Петька по родному, по русскому, из троек не вылезает. Странное дело!

— Странное! — с намеком подтвердил Трибун Николаевич и снова надел улыбку. — Девочка, а ты зачем стала переводить?

— А вы забыли, что мама говорила про трудности. Я и перевела, — чистосердечно призналась Ириша.

— A-а, возможно, упустил, спасибо, — улыбнулся он через силу.

Француженка что-то возбужденно заговорила.

— Что она? — спросила уже Надя у новоявленной переводчицы.

— Это я не буду, — смутилась Ириша.

— Тогда позвольте мне, — сказал уязвленный Трибун Николаевич. — Наши гости считают, что у вашей дочери произношение коренной парижанки. И эта встреча для них настоящий праздник.

Поджарый улыбался и тоже что-то твердил. Теперь Трибун Николаевич решил промолчать, но тут уж Ириша перевела:

— Мсье считает, что эту праздничную встречу следует отметить.

— Ну вот! — с облегчением сказала Надя. — Я же говорила, надо чего-нибудь покрепче!

Потом все семейство провожало сильно веселых гостей, которые перебрасывались снежками с младшими ребятишками.

У длинного лакированного автомобиля началось прощание.

Наташа и Валентина усаживали лысого, а он прытко выскакивал из машины, делая им галантный жест рукой: мол, только после вас.

Поджарый упорно пытался всучить Кириллу свой чудо-магнитофон, а Кирилл, как мог, отбивался от подарка.

Француженка целовала по кругу Машку, Олечку, Петьку, Сашку, Антона и, закончив круг, снова начинала — Машку, Олечку, Петьку, Сашку, Антона…

А слегка покачивающийся Трибун Николаевич умолял Иришу:

— Коллега, я вас убедительно прошу: переведите им! Во всем виновата моя мама. У моего папы имя очень красивое — Николай. А у мамы имя — Индустрия! И как папа ни просил, она меня назвала — Трибун. И все! И конец! Переведите им, умоляю, коллега…

— Ну и что? — сердобольно утешала его юная «коллега». — Ну и Трибун, и хорошо. Можно звать вас Триша.

— Триша? — он был счастлив. — Конечно, все-все зовите меня Триша!

Потом все стояли и махали вслед удаляющейся машине, сверкающей черным лаком на фоне белой зимы.

А когда машина свернула за угол и исчезла, на углу обнаружился наш старый знакомец — усатый жених Сережа. Он стоял в короткой куртенке и зябко бил одной журавлиной ногой о другую.

— Он уже два часа там торчит, — сказала Валентина. — Я пойду, а?

— Беги, конечно, беги, — улыбнулась Надя.

— Я тоже пошла. В библиотеку — сессия! — вздохнула Наташа.

— А мы в кино! — схватил Антона за руку Петька.

— Какое, елки, кино? — придержал их Кирилл. — А уроки?

— Физичка с химичкой и историчкой заболели! — не скрыл радости Антон.

Надя с Кириллом стояли у окна и смотрели с двенадцатиэтажной высоты, как разбегались по земле во все стороны их дети. Уходила вдаль под руку с Сережей Валентина, неслись за угол к кинотеатру Петька с Антоном, лез через забор в соседний двор Сашка с голубой саблей, переходила улицу к троллейбусной остановке Наташа с набитым портфелем, уходили с лыжами на плечах Олечка и Ириша, рискуя попасть в снежные вихри, неотступно следовала за ползущим по улице снегоочистителем чумазая Машка.

— Вот так вот, — вдруг печально сказала Надя.

— Что — так? — не понял Кирилл.

— Разбегутся вот так когда-нибудь все наши детки, и останемся мы с тобой одни.

— Не одни, а вдвоем! — строго сказал Кирилл. — Разница, елки!

— Разница, конечно, разница… — грустно улыбнулась Надя.

Кирилл помолчал и вдруг объявил:

— Надежда, я тебя люблю!

— Любишь, конечно, любишь, — с той же полуулыбкой ответила она.

— Нет! — горячо воскликнул Кирилл. — Я правда тебя люблю!

Надя внимательно посмотрела на мужа:

— Ты что?

— Ничего! Хочешь на колени стану?

Надя помедлила и сказала:

— Хочу!

Кирилл опустился на одно колено.

— А хочешь, в любви объяснюсь?

— Хочу! — уже не задумываясь, ответила Надя.

— А хочешь, я в любви объяснюсь стихами?

— Хочу!

Кирилл собрался с мыслями и начал:

— Я вас люблю! Чего же боле? Что я могу еще сказать…

— Нет, — улыбнулась Надя, — это женские стихи…

— Как?..

— Это письмо Татьяны к Онегину.

— A-а… да. Тогда, знаешь, тогда я без стихов. Своими словами. Ладно?

— Ладно…

Кирилл опять собрался с мыслями и вдруг заговорил — безостановочно и пламенно:

— Надя! Надюша! Я очень тебя люблю! Очень-очень! Я жить без тебя не могу… Я не знаю… просто не знаю, как бы утром просыпался без тебя! Ты самая красивая, самая родная! Ты лучше всех на свете! Всех, всех! Ты просто самая… единственная!

Надя удивленно и взволнованно слушала его горячую исповедь:

— А почему ты никогда не говорил мне… так?

— Не знаю… Наверно, потому, что ты никогда не просила…

Она гладила его волосы и смотрела сияющими глазами… И все это оборвалось требовательным криком младенца:

— Уа-а! Уа-а!

Надя и Кирилл бросились в спальню, где в десятизвездной белой коляске победно вопил Митенька.

— Кирюша! Он сказал «мама»! Слышал: «мама»!

Но, как и много лет назад, Кирилл покачал головой с сомнением:

— А по-моему, «папа».

— Да нет, «мама»! Митенька, солнышко, ну скажи «ма-ма», «ма-ма».

— Послышалось тебе, он все же «папа» сказал. Сын все же. Ну-ка, Дмитрий, скажи «папа»…

Но Митенька на этот раз произнес отчетливо:

— Ма-ма!

— Ну?! — торжествовала Надя.

— Ладно, елки, — вздохнул Кирилл и запетушился. — Сын, ладно, «мама», но дочка скажет «папа», дочка скажет…

— Какая еще дочка? — охнула Надя.

Камеры, свет и все участники встречи были уже на первом этаже в вестибюле.

— Здесь, на пороге родной школы, — говорил Юлик в микрофон, — уже зная, чего они достигли в жизни, мы задаем наш второй вопрос: «А чего еще вы в жизни ждете?» И опять первое слово — Михаилу Астафьеву.

Членкор Миша принял у Юлика микрофон, открыл рот…

— Минуточку! — Юлик увидел кого-то за спиной Миши. — Почему в кадре посторонние?

В окне вестибюля, как в раме фотографии, застыли лица всех Надиных детей. Старшие — Юрий в солдатской форме, Наташа, Валентина, Олечка — со сдержанным интересом наблюдали происходящее. А младшие — Петька, Антон, Машка, Ириша, Сашка, не скрывая восторга, расплющили свои носы о стекло. Посреди этой «семейной фотографии» размещался Кирилл, державший на руках маленького Митеньку.