Генерал Снесарев на полях войны и мира - Виктор Будаков

«Кругом измена и трусость и обман!» — обречённо и точно запишет в своём дневнике последний русский император, вольно или невольно вынося приговор предательскому окружению.

Ладно бы, нетерпеливые в разрушительных вожделениях полуинтеллегентные себялюбцы-флагманы общественности да злобные поводыри толпы, от Милюкова до Бубликова, от Родичева до Кирпичникова; но генералы… люди присяги, люди, которым Государь доверял, они даже не ушли с поля битв, а заплели боевое поле Отечества незримой колючей проволокой, какую их Верховному главнокомандующему уже не дано было прорвать… они, такие влиятельно-известные, такие разные и такие одинаковые — Алексеев, Брусилов, Рузский, Деникин, даже Корнилов, один из некрасящих «подвигов» которого — арест царской семьи, — все они словно поддались миражу, наваждению, антимонархическому, а значит, и антигосударственному заданию; ни один император по всей протяжённости мировой истории не испытал такой измены присяге среди приближённых генералов, как русский царь.

И задолго до трагического принудительного Отречения и позже наиболее проницательным и честным из соотечественников тяжело было чувствовать, сознавать, видеть, что Россию усердно, зло и прицельно сокрушают не только мировые силы враждебных и «союзных» стран, их политических и дипломатических ведомств, спецслужб, банков, всевозможных масонских лож, тайных и явных антирусских обществ и партий; не только внутрироссийские ниспровергатели традиционной отечественной жизни, взращённые на западных разрушительных теориях и подпитываемые собственными злобой и ненавистью либерал-радикалы, социал-демократы, эсеры, большевики, меньшевики и прочая, и прочая, с революционно-мировыми притязаниями.

Не без успеха поражению империи способствует по милости и слабости верховной власти предательство государственной и военной «элиты». И даже — семейной, династической.

И, конечно же, — словесные упражнения внепатриотической Государственной думы — «проедалки» народных денег и упований; и даже «патриотизм» московских, европейски образованных купцов-миллионеров, пребывающих на скачках и рассуждающих так, словно гибель нескольких миллионов русских солдат для них — что скирда сгоревших соломин. У них — «дело».

Генерал Снесарев в те дни не мог, естественно, читать страницы, написанные генералом-артиллеристом Маниковским (книга А. А. Маниковского «Боевое снабжение русской армии в войну 1914–1918 гг.» выйдет в свет в Москве через три года после отречения императора и крушения империи), но, прочитав позже, разделит вполне их истину и справедливость, очевидную даже в малом числе строк: «Тут ярко сказалось могущественное влияние на наш правительственный аппарат частной промышленности и банков, державших её в кабале. Поход представителей сих учреждений против казенных заводов, стоявших всегда, что называется, поперёк горла частным заводчикам, начался уже давно… не прекращался всё время и, конечно, принёс немалый вред делу обороны государства».

«Дни хамства и предательства», — не раз об этом, пусть и иными словами, подумает, скажет, напишет Андрей Евгеньевич. Дни и месяцы семнадцатого года из века двадцатого — всероссийское состояние анархической распоясанности, тогда ещё не управляемого хаоса; красный флаг, который легко и небрежно Октябрь забирает у беспомощного Февраля; разноглазые борцы за новое, пёстрые деятели без чести и совести, знатоки юриспруденции без памяти о Суде Божьем.

И именно в веке двадцатом, в годах пятом… семнадцатом… и далее, и далее до лет завершающих, Россия, средневековая Святая Русь, «страна, граничащая с Богом», земля, которую «в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя», страна — Дом Богородицы, превратилась в жертву бесконечно варьируемого эксперимента, в некий полигон «дьяволиады»…

Уже победно и тлетворно гулял по фронтам делающий из армии агрессивную вольницу приказ № 1, который родился в недрах Совета рабочих и (скороприбавленных) солдатских депутатов, первые главари-направники которого — Чхеидзе, Керенский, Суханов (Гиммер), Соколов, Стеклов (Нахамкес), Гольденберг, — «пораженцы» и ненавистиники патриотизма, по их же собственному признанию и по делам их: «В день, когда мы “сделали революцию”, мы поняли, что если не развалить старую армию, она раздавит революцию» (Гольденберг). Бессмысленны и лукавы вот уже скоро век длящиеся разговоры о качественном отличии двух революционных переворотов — февральского и октябрьского, либерального и диктатурного. Их различие — поверхностно-политическое, но не глубинно-духовное, не корневое. Их роднящее качество — синдром измены и предательства, жажда любыми путями низвернуть традиционно-самодержавную, православную Россию, равнодушие, если не злое бесчувствие к судьбам её народа. В сущности, это единый Заговор и Переворот, а не помесячные революции, которые облегчённые перья историков и художников слова называли и снова готовы назвать Великой Революцией. В дни Отречения реальную власть сумел захватить Петроградский Совет, а не картинно-заявленный временный Комитет Государственной думы (Керенский выпорхнул и там, и там), и Временное правительство во всех смыслах оказалось временным, напрасно и глупо надеясь выбраться из сопряжённых вагонов двоевластия неестественным путём — либеральным, но… революционно-карательным. Октябрь логично вытекал из Февраля. Стоящие за ними агрессивные силы — порождения одной (мировой и отечественной, внешней и внутренней) «дьяволиады» — ненависти и злобы с разновариантными насильственными способами переделки многовековой державы и народа. «Разрушай, развращай, убивай»… эту «тюрьму народов», этот народ-«держиморду» — начертано было на их зримых и незримых флагах измены и предательства, кроваво-запекшейся нетерпимости и мести.

Великий князь Александр Михайлович Романов в «Книге воспоминаний», изданной пятнадцать лет спустя после слома монархии, дал неприемлемую для будущей якобы политкорректности, толерантности, далёкую от светской, великокняжеской изящной стилистики, убийственно-резкую характеристику основных, на его взгляд и убеждение, антимонархических легионов разрушительства: «Как это бывает с каждой заразной болезнью, настоящая опасность революции заключалась в многочисленных разносчиках заразы: мышах, крысах и насекомых… Или же, выражаясь более литературно, следует признать, что большинство русской аристократии и интеллигенции составляло армию разносчиков заразы.

Трон Романовых пал не под напором предтеч Советов или же юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворной знати, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и и других общественных деятелей, живших щедротами Империи».

Но неужели среди «побеждающих» сил не нашлось или не могло найтись ни одного достойного дела, ни одного светлого ума — возвышенного, движимого честью и совестью?!

Через семьдесят лет в «побеждающей» верхушке горбачевско-ельцинской перестройки — словно слепок, словно клон либерально-революционного семнадцатого года — или тоже не могло найтись ни одного достойного дела, ни одного светлого ума — возвышенного, движимого честью и совестью?!

17 марта Снесарев ездил в Бучач, где состоялось армейское заседание: командующий Щербачёв, Головин, Незнамов, Черкасов, Степанов, Энгель, полковник Шуберский. Речь о солдатских комитетах. Снесарев настаивал на том, что должна быть единая и общая позиция в отношении комитетов, а именно: мы — воины, всё для войны и для победы, остальное приложится… Поскольку само наличие комитетов и их деятельность, вернее бездеятельность, глубоко противны духу военной дисциплины — свести их на роль хозяйственных контролёров… Возражали нервно, особенно Головин: надо вызвать доверие, иначе всё пропало; надо гасить страсти… Снесарев доказывал даже несколько непривычно — на повышенном тоне: не надо ходить вокруг да около, надо держать военный лик прямо и гордо… что это за орган — исполнительный или совещательный? Во всяком случае, в заключительном слове командующий повторил его мысль: будем держать воинский лик…