Имаго - Юрий Никитин

– Вот сюда. Быстро.

Дальше был спуск по бесконечной трубе. Металлические скобы,заменяющие ступеньки, предательски подрагивали под моим весом. Я опускался вполную черноту, снизу доносилось сопение, покряхтывание, потом и оно затихло.Руки занемели, я опускался все медленнее. Мелькнула мысль, что вообще-то можноразжать немеющие пальцы, ведь я уже все сделал даже здесь…

Снизу блеснул яркий луч фонарика. Я опускался внутри широкойтрубы, каменные стены покрыты ржавчиной и плесенью. Лютовой уже внизу, фонарикнаконец повернул, луч пошел шарить вокруг, высвечивать огромнейшую пещеру.

Я наконец опустился на самое дно, остановился, прислонившиськ лестнице. Дыхание вырывалось с хрипами, а сердце наконец-то колотится, как уперепуганного воробья. Нет, не пещера, под ногами Лютового остатки бетонныхшпал. Похоже, мы пробрались в один из метрополитенов стратегическогоназначения, здесь должны были ездить платформы с ракетами. Когда-то дажеездили.

Катэрына и Бродяга куда-то исчезли по дороге.

– Переждем здесь, – объяснил Лютовой. Он направилсвет фонарика вдаль, но луч утонул в черноте, будто им посветили в ночноенебо. – Сейчас район оцеплен, идут облавы. Как и принято, постепеннозатягивают петлю к Центру.

Я спросил неверяще:

– А сюда не заглянут?

Он коротко усмехнулся.

– Что, разочарован?.. Колеса красиво на взлетнойполосе, бензин в один конец… Придется харакирить, ведь в бою погибнуть неповезло!

Я оглядел серые стены, высокий бетонный свод, откуда в трехместах сочилась вода. Почти везде свод зеленый от плесени, неприятно блестит.Чернота уходит в обе стороны, а мы топчемся на стертых шпалах. Потом вкромешной тьме заблистали огоньки. Я насторожился, наконец-то вставил в автоматполный рожок взамен пустого.

– Это свои, – сказал Лютовой.

Он поднял фонарик, подвигал. В ответ начертили тоже некуюабракадабру. Спустя десять минут из темноты вынырнуло с десяток молодых и неочень мужчин. Одеты кто во что, как и вооружены, двое вообще с виду настоящиеновые русские, прикид тянет на десяток тысяч баксов, как такие рискнулиспуститься в грязное вонючее подземелье…

Лютовой сказал властно:

– Все в диспетчерскую!.. Будем ждать.

На меня посматривали без особого любопытства, хотя яперехватил пару очень внимательных взглядов. Одно дело, когда человекадопускают к участию там, наверху, другое – запускают сюда. Конечно, и нашиспецслужбы, и юсовцы знают о существовании таких вот тоннелей, но здесь у нихнет той наглой уверенности, что наверху. Здесь не задействуешь вертолеты и дажеспутники, а жизнь, она ж одна, лучше живой пес, чем мертвый лев, лучше податьрапорт об увольнении, чем лезть в эти страшные норы. Сражаться с фанатиками наравных могут только фанатики, а откуда фанатики у юсовского режима?

А те, которые называют себя фанатиками прихода Юсы, могуттолько глотку драть, а за нее не прищемят себе и пальчика. Все в духе моралиЮсы, все в духе ее морали…

Нас отвели и устроили на отдых в просторном помещении, гдееще сохранились старинные столы, табуретки, даже диван, правда, деревянный, срезными ножками, богато украшенными резьбой подлокотниками и резной спинкой. Яулегся на дощатом полу возле остатков пульта, настоящего, старинного, сторчащими рычагами. Тогда они выглядели верхом техники, последним писком, этикрасиво загнутые металлические штыри с кругляшками на концах.

Их торчит около десятка, это уже очень много для диспетчератех времен. Это сейчас на пульте управления с полсотни клавиш, к тому же можноперенастраивать по своему выбору. А тогда вот здесь сидел человек, красиво имужественно смотрел вдаль, держался за рычаги, двигал их, чувствуя, как силойего мышц, без всяких гидроусилителей… наверное, без них… переводятся стрелки,переключаются семафоры… Да это не такая уж и архаика, она и в моей навороченноймашине еще сохранилась: коробкой переключения передач называется, тоже дергаюрычаги, как машинист паровоза Черепанова – Стефансона…

Лютовой побеседовал с боевиками, вернулся и присел рядом.Вскоре явились и Катэрына с Бродягой, она прощебетала мило, словно рассказывалао нарядах:

– Я слышала, они сейчас по Интернету проверяют всех.

Лютовой сказал успокаивающе:

– У меня в этот момент крутится диск с группой «ДжиАглы», а в Интернет я вошел еще полчаса назад, отметился на двух форумах,сходил на порносайт, смотрю новости науки… У меня прога там пашет по полнойпрограмме!

– Ну, – сказал Бродяга, – на порносайт вы исами ходите, а вон новости науки зачем?

– Я ж ученый, – ответил Лютовойоскорбленно, – не знал?

– Гы-гы, – сказал Бродяга, – а кто же тогдаваш напарник?

Лютовой помолчал, все ощутили нечто серьезное, умолкли.Потом Лютовой сказал достаточно громко:

– Это тот, кто может потопить Юсу надежнее, чем залп извсех подлодок.

На меня поглядывали с удивлением и осторожностью. Я совсемопустил веки, притворился спящим. Одно дело – весело и беспечно говорить насоседской тусовке, где даже враждебно настроенный Майданов – само обаяние,другое – здесь, к чему подталкивает Лютовой. Эти ребята моложе, жестче,непримиримее. Скорее всего, сразу отвергнут, а доказать не смогу, нетсокрушающих доводов. Майданов поймет и тонкие доводы, шаткие, едва уловимые, аэтим надо что-то убивающее наповал. Как религия, к примеру.

Вообще-то с религией надо в иммортизме кое-что прояснить,кое-что усилить, добавить, разжевать. Ведь здоровый человек со здоровойнеиспорченной психикой обязан быть атеистом. По крайней мере, пробыть имбольшую часть жизни. Хотя бы две трети. Это нормальная эволюция его психики.Ведь человек не только во внутриутробном развитии повторяет амебу, рыбу,крокодила, птицу и лемура, но и потом, уже человечком, ускоренно проходит всвоем взрослении все общественные формации: от одиночно-звериного, затемстадного – до нынешнего высокоразвитого, через общинно-первобытный,рабовладельческий и феодальный.

Так же точно любой ребенок, сперва послушный, не имеющийсвоего «я», осознает себя отдельной от родителей личностью и начинает проявлятьхарактер, все чаще бунтует, противится авторитету, а в конце концов полностьюотвергает родительскую опеку и стремится жить самостоятельно.

И – живет. Взрослеет. Общается в обществе, заводит друзей,растет по службе, расширяет кругозор. И вот через много лет он вспоминает ородителях… уже совсем не так, как вспоминал их в первый год «свободы».Начинается со слабого интереса, ведь теперь родители давно уже не авторитет, недиктаторы, не властелины. Затем – первые контакты, визиты в старый родительскийдом, где, оказывается, не только деспотизм отца, но и глубокая житейскаямудрость людей, которые всегда будут взрослее его…

Вот тогда и происходит возвращение блудного сына.Символическое, совсем не то, что на известной картине, ибо на самом деле инойсын к тому времени уже сам заматерел, вовсе не бомж в рубище, а на «мерсе», унего богатая фирма, красивая жена, дети, влиятельные друзья. Но он, если у негоздоровая психика, он возвращается…