Первые бои добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

старались, чем могли, помочь и облегчить страдания раненых. Меня на носилках вынесли из здания вокзала и положили в открытую прицепку трамвайного вагона, который доставил меня в войсковую больницу, на Крепостной площади. При перевязке доктору пришлось разрезать и мои брюки, так как кровь за это время присохла к материи. Мои синие галифе, мою «гордость», сняли с меня, и их тоже, как и моего сапога, я больше не видел.

На следующий день, то есть 28 февраля, пришел мой отец, каким-то чудом узнавший, что я ранен и нахожусь в этой больнице. Мой отец, мама и семья полковника Покровского за три дня до этого были отправлены в станицу Поповичевскую, где у моего отца были верные друзья.

Он был сильно расстроен, увидя меня в таком положении, и решил спасти меня. Ни извозчиков, ни каких бы то ни было других перевозочных средств уже не было. Отец решил, пользуясь темнотой, отнести меня на плечах в Круглик, громадную рощу, где помещалась сельскохозяйственная школа и где у него также были друзья. Расстояние от больницы до Круглика, находящегося в противоположном конце города, было 10–12 верст, но, зная моего отца, я уверен, что, несмотря на его годы, он донес бы меня в рощу. Мне все же удалось убедить его, что оставаться в Екатеринодаре я не могу. В памяти у меня осталось, как осторожно он поглаживал мою раненую ногу, как бы желая убедиться, что она хоть и ранена, но цела, не ампутирована.

28 февраля полковник Покровский приказал начать эвакуацию Екатеринодара, где уже начались беспорядки. Большевики подошли близко к городу. Поздно вечером наши отряды оставили город. Перешли мост через Кубань и направились в черкесские аулы, население которых нам сочувствовало. В аулах произошло переформирование. За боевые отличия Кубанское правительство произвело полковника Покровского в чин генерал-майора, что он, безусловно, заслужил.

Обоз наш был большой – раненых около 180 человек, войсковой атаман, полковник Филимонов с семьей, Кубанское войсковое правительство и беженцы. Все это двигалось на подводах. Генерал Покровский имел маленький автомобиль и, зная, что я ранен, предоставил его для меня и других. В этом автомобиле поместились только прапорщик Павлуша Слитков и я. Шофером был вольноопределяющийся Семенцов, сын директора 2-й мужской гимназии. Не помню, сколько верст мы важно проехали в автомобиле, как вдруг наш знаменитый автомобиль остановился – нет бензина, и снабдиться нигде нельзя. Положение неприятное. Обоз проходит в спешном порядке, а мы ни на одну подводу не можем устроиться, так как все перегружены. На наше счастье, едва ли не последняя подвода остановилась. Оказалась двуколка со снарядными ящиками. Нас подобрали.

В то время уже имелись сведения, что с Дона идет армия генерала Корнилова на соединение с нами. Делались попытки наладить связь с генералом Корниловым посредством радио, но не увенчались успехом. Как выяснилось позже, генерал Корнилов уже дошел до станицы Кореновской, примерно в 40–50 верстах от Екатеринодара, и, узнав, что мы город оставили, повернув налево, пошел по нашим следам.

В течение нескольких дней после выхода из Екатеринодара у нас велись бои с красными. Под станцией Калужской завязался неравный бой – противник во много раз превышал нас численностью. Настал момент, когда раненые, кто мог держать винтовку, пошли в цепь. Мы же, которые не могли двигаться, считали, что нам пришел конец. Мой брат Сергей подъехал ко мне верхом и сказал, чтобы я в последнюю минуту, не сдаваясь, застрелился, а если я не буду в состоянии этого сделать, то он меня пристрелит.

Был яркий, солнечный день. Наша малочисленная кавалерия, обнажив шашки, бросилась в атаку (было отчетливо видно, как на солнце сверкала сталь), но, не выдержав огня противника, повернула назад. И вот, в самый решающий момент, когда уже не было никакой надежды, мы увидели конный отряд в корниловской форме. Думая, что подошла вся армия Корнилова, мы закричали: «Ура, да здравствует Корнилов!» Это услышали и большевики, тоже решив, что генерал Корнилов подошел со всем отрядом, и, повернув обратно, отошли к станице Ново-Дмитриевской. Выручил нас разъезд связи из корниловской армии, и мы заняли станицу Калужскую.

(Этот эпизод был рассказан ученикам школы Джона Боско в Сан-Габриел, в Калифорнии, преподавателем истории. На мою просьбу объясниться, откуда у него эти сведения, он сказал, что брат одного из его бывших студентов (в университете, где он раньше преподавал) был участником этого боя на стороне большевиков. – А. М.)

Через два или три дня (точно не помню) мы окончательно соединились с армией генерала Корнилова и заняли станицу Ново-Дмитриевскую, где произошла перегруппировка.

В Ново-Дмитриевской мы пробыли около двух недель. Раненых поместили в школе на полу, подостлавши солому. Ввиду того, что моя рана загрязнилась, доктор предложил мне ампутировать ногу, опасаясь, что начнется гангрена. От этого я решительно отказался и по сей день не жалею. После двухнедельного отдыха в станице Ново-Дмитриевской рана моя, перед тем загноившаяся, вдруг открылась, гной вышел, и я почувствовал облегчение. При помощи сестры милосердия и костылей (правда, очень коротких для моего роста) я даже мог прогуливаться во дворе школы.

В станице Ново-Дмитриевской я встретился со старшим братом Василием, о судьбе которого ни я, ни Сергей ничего не знали. Встреча была радостная, несмотря на то что оба мы были ранены – Василий был ранен в руку.

Армия, под командованием генерала Корнилова, двинулась на Екатеринодар.

Ф. Елисеев[133]

О Сорокине[134]

После Февральской революции 1917 года нашу дивизию перебросили из-под Карса в Финляндию. Здесь застал нас большевистский переворот. В нашем полку он произошел совершенно безболезненно.

Наступила зима – сухая, тихая. По-летнему одетый в черкеску, в мелких галошах сверх чувяк, я быстро шагал по тротуару, спеша куда-то. Впереди меня шел медленно совершенно незнакомый мне офицер. Темно-серая черкеска облегала его тонкую талию. Дорогой работы кавказская шашка с позолотой. Такие шашки имели в старину только благородные кабардинские князья и уздени.

«Кто он?» – думаю, приближаясь к нему. Равняясь с ним, вижу погон сотника 3-го Линейного полка. Лицо мне незнакомое. Услышав шаги, он повернул голову в мою сторону, улыбнулся и произнес запросто тоном «старшего в чине»:

– Здравствуйте, подъесаул.

Лицо у него сухое, смуглое, чуть с рябинками. Глаза смеющиеся, словно он «все знает». Видя мое недоумение, он сказал с улыбкой:

– Не узнаете?.. Сорокин[135]. Помните Кагызман 1915 года?

И я вспомнил скандальный случай с корнетом Чумаковым[136]. Но теперь сотник Сорокин совершенно не был похож на того «серого» прапорщика. Тонкие