Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - Леон Дегрелль

У Гиммлера был свой план. Он цеплялся за него до последнего, даже после начала наступления в Арденнах, потому что любое замешательство в действиях врага, даже ценой больших потерь, любое смятение в разработке наступательных планов неприятеля представляли более, чем когда-либо, неисчислимую ценность для рейха. Выиграть три месяца передышки, три месяца, что еще позволило бы, может быть, завершить разработку, сделать и применить новые виды вооружений и переломить ситуацию.

Германия с нечеловеческим героизмом, движимая этой последней надеждой, все поставила на карту, поэтому наступление в Эльзасе осталось лишь в планах. Его начало было намечено на середину января 1945 года.

Но в тот момент русские, ускорив наступление, прошли Варшаву, бросились на Данциг, Познань и Бреслау, смертельная опасность нависла над Берлином.

Рухнула надежда на успех на западе, и дивизии, вернувшиеся из Арденн, как и те, что были готовы в Эльзасе, спешно перебрасывались во главе с Гиммлером в направлении жестоких сражений на Восточном фронте.

* * *

Мы оставались в Лимерле, пока не приблизились танки союзников. Немецкое командование вот уже три дня как располагалось на территории рейха.

А мы, мы должны были оставить нашу родную землю, нашу страну, наших людей… Мы не могли оторваться от этой последней деревни. И тем не менее нам абсолютно нечего было делать. Всякая надежда на выправление положения умерла.

Мы бродили вокруг дома, по снегу, рассеянно глядя на белевшие поля, курившиеся вдали крыши маленьких ферм, черепичные крыши церквей, похожих на голубые церкви нашего детства. Надо было решиться. Мы обняли старую добрую арденнскую мать, что приютила нас и дала нам кров. Это был последний поцелуй на Родине.

Мы в последний раз обошли длинную розовую ферму, прошли вдоль черных елей: граница была близко. Сыны Европы, мы были также сыновьями своей малой родины, и с болью в сердце мы закрыли глаза, чтобы ничего больше не видеть…

Фантастический прорыв Советов в середине января 1945 года обозначил конец войны на Западном фронте. Бои еще продолжались. Между Экс-ла-Шапель и Рейном еще наблюдалось отчаянное сопротивление, когда, оправившись от памятной взбучки в декабре 1944 года, союзники пошли в наступление.

Но дела на востоке были такими, что немецкое командование должно было выбирать, и оно пожертвовало Западным фронтом, оттянув оттуда самые мощные дивизии и самую значительную часть танков.

На левом берегу Рейна не было больше ничего, кроме частей прикрытия. Все, что представляло ценность, было брошено на беспощадную битву, разворачивавшуюся между Вислой и Одером.

Никогда еще Советы не включали в бой столько живой силы и особенно такой совершенной техники. Когда они проходили, все трещало, как замшелый лес. Пали Лодзь, Познань, русские танки тысячами катились к Бромбергу, как и к Бреслау, Восточная Пруссия была раздавлена. Спешно спасали мощи Гинденбурга прежде, чем взорвать знаменитый памятник Танненберга. Повсюду разливалось наступательное море противника. Тысячи деревень были в огне пожарищ. Дикий лай газующих танков раздавался уже внутри самой территории рейха, сея ужас.

Зима в этом месяце была исключительно суровой. Жители регионов миллионами бежали перед угрозой захвата большевиками, жестокость которых наводила страх на каждого немца.

Уцелевшие и сбежавшие, кто видел советскую оккупацию в самом ее начале, рассказывали в нетронутых еще деревнях отвратительные подробности. Целые провинции снимались с места и уходили.

На всю технику, способную катиться на колесах, грузили население больших городов: десяткам тысяч женщин и детей приходилось оставаться в пургу дни и ночи, по пятьдесят-шестьдесят человек на открытых платформах железнодорожных составов. Многие умерли в дороге от холода. В каждом составе были дети, замерзавшие у материнской груди. Железнодорожные насыпи были усеяны окоченевшими трупами, брошенными с поездов, чтобы дать хоть немного места задыхавшимся от тесноты беженцам.

На одном пути около Бреслау стоял брошенный поезд: сто пятьдесят два тела мальчиков и девочек лежали замерзшие на открытых вагонах.

Чтобы не сеять ужас и панику среди населения Берлина, вот уже почти две недели страшные караваны проводили по внешней автостраде.

В конце января 1945 года наша дивизия тоже получила приказ отправиться на Восточный фронт через Штеттин. Грандиозная автострада от Берлина до Штеттина представляла собой гигантский след страдания и боли. Там, на пронизывающем холоде, были две или три сотни тысяч женщин и детей с обритыми головами.

Колонны из тысяч повозок могли занимать только правую часть автострады, так как война продолжалась. Она продолжалась до такой степени, что в каждый момент кровожадные эскадрильи советских самолетов прилетали для того, чтобы расстреливать эти жалкие вереницы, хотя было очевидно, что речь шла о бедных, беззащитных людях.

Экипажи повозок шли так плотно друг к другу, в два ряда, что каждый сноп разрыва приводил к ужасным жертвам. Лошади дергали копытами среди опрокинутых тележек для перевозки снопов, раскидывая по снегу свои кишки. Женщины, дети цеплялись за обломки, на их спинах были коричневые точки. Кровь большими каплями текла по черным чулкам. Валялись красные вспоротые перины.

Несчастный народ, из месяца в месяц опускавшийся в самую глубь адских трагедий, каких не знал еще мир…

Они вынесли годы лишений и неслыханных бомбардировок. Они узнали о смерти неизвестно где в русских снегах сына, двух сыновей, отца. Теперь их, все потерявших, умирающих от холода, миллионами выгнали на дороги, и очереди зажигательных пуль довершали эти истязания, преследования, охоту на них!

Если хотя бы они были у завершения страданий.

Но, глядя на их трагический бесконечный кортеж, мы думали о тысячах советских танков, мчавшихся по их следам; мы знали, что рано или поздно они попадут в руки варваров, что эти видные девушки, такие чистые и ясные, будут изнасилованы, осквернены, отравлены; что тысячи младенцев умрут от отсутствия молока; что эти старые мамы, двигающиеся на холодном ветру, однажды превратятся в жалкую, темную и безжизненную массу, на краю нищеты и лишений…

Зачем бежать? Надо было остановиться, ждать, ждать когда Монгол силой раздвинет вам ноги, ждать, когда загорится крыша твоего дома. Но жизненный инстинкт бросал их, плачущих и обезумевших, в толкотню дорог…

* * *

Я пересек Одер и поехал по дороге на восток. На вершинах насыпей и холмов в тут же осыпающемся песке лихорадочно рыли километры траншей. Грузовики выгружали тысячи новых лопат для тысяч мобилизованных женщин.

Я начал обгонять моих солдат, выгрузившихся на вокзале Штеттина и своими средствами двигавшихся к Штаргарду. Жалкими, убогими были эти средства. Они тащили сами, как тягловый скот, свои повозки. Мы не получили вовремя нашу долю лошадей. Солдаты взяли себя в руки, со смехом впряглись и перешли эти тридцать пять километров снега, отделявшие нас от противника. Солдаты приветствовали мою машину, счастливые от близости боя и зная, что я с ними.