Троцкий и заговор в Красной Ставке - Сергей Войтиков

11) В начале сентября, попутно с организацией побед на Восточном фронте, я лично провел (это моя третья важная заслуга, вызвавшая страшную ненависть ко мне в Генеральном штабе), вопреки противодействию и желанию начальника Всероглавшаба гр. Свечина, убедившего даже тов. Склянского, 5 сентября 1918 года регистрацию специалистов генштаба под контролем Оперода (военный контроль — т. Тракман). Это остановило незаметную (в пылу огромной работы и тяжелых наших испытаний), но огромную утечку генштабистов в лагерь контрреволюции. Что генералы бежали — полбеды: они бездарны и с малоповоротливыми мозгами, но с ними уходила и весьма ценная боевая молодежь выпусков 13, 14, 15, 16 годов и гвардейская часть 1917 года. Часть последних выпусков и часть профессуры мы уже успели задержать, и теперь они отлично работают.

12) Создано политическое отделение Оперода, положившее начало политотделам в армиях и т. д. Во главе — член ВЦИК тов. Васильев.

13) Первые мобилизации при исключительно трудных условиях(т. Склянский даже не поверил мне, когда я сказал о существовании у нас учетных секций областных, губернских и уездных военных комиссариатов и их значении в вопросах мобилизации) были проведены и разработаны Оперодом, а потом уже их вел нынешний начальник Полевого штаба Реввоенсовета Республики Павел Павлович Лебедев.

14) Разработан ряд мер по привлечению офицеров в армию, в особенности выпуска 1917 года (тогда М.С. Кедров был против — это была первая причина недоверия ко мне; но жизнь была за меня: теперь призываются все поголовно. А сколько лиц выпуска 1917 года пролило свою кровь в Красной армии, сколько их расстреляно белыми, сколько погибло из-за провокации белых — «внешних» и «внутренних»).

15) Положено начало правильной организации военной агентуры, разведки, контрразведки (коммунисты и т. Чинтулов) и военной цензуры (тт. Грейер и Батурин). Что делается теперь — не знаю, но поставлен был этот отдел службы генштаба на элементарно верный путь.

16) Одновременно с этими работами я провел исключительно опасную, самую ужасную, тяжелую, полную личных оскорблений, издевательств и нападок жизнь в период постоянных приездов «самозваных», «кустарных» и настоящих главкомов, комов и других с Дону, Кавказа и Украины (тт. Аралов и Чикколини при появлении этих буйных лиц предусмотрительно уходили в секретную комнату). В этот период (июнь, июль и август), правильно названный т. Данишевским периодом «захвата разными подозрительными отрядиками оружия в целях товарообмена», мне пришлось раздокументитъ многих лиц, иногда даже с «подлинными» мандатами, направляя их в ВЧК с опасностью для своей жизни А сколько угроз расстрелами, именами и т. п. В двух случаях (раз с Пархоменко) мне пришлось ездить даже к тов. Ленину лично: раз в присутствии т. Иванова Кавказского, другой раз — в присутствии тов. Сталина для выяснения ложной картины требований и доклада с мест об оружии.

В этот же период реорганизован Оперод и отделы Наркомвоен при моем неуклонно-твердом руководстве. Сам тов. Склянский не принимал ни одного штата, ни одной ассигновки без моей проверки и надписи «просмотрено» (смотри архив Оперода. Масса денег, средств и жизней было спасено). Число лиц, болтавшихся в Опероде, уменьшилось к моменту переформирования в Полевой штаб Реввоенсовета Республики с 9—10 тысяч на[723] 295 человек— вполне надежных, энергичных, честных и работоспособных. Лишь гражданку Троицкую, невзирая на мои письменные доклады в сентябре, октябре и ноябре, тов. Аралов, а потом и гражданин Костяев не увольняли, говоря, что она несчастна, плачет и очутится на улице (тов. Аралов должен это подтвердить, ибо тт. Павулан, Гиршфельд и ряд других лиц это слышали). Троицкая была принята на службу левым эсером Мустафиным до моего прибытия в Оперод Наркомвоен, т. е. до 27 мая 1918 года.

17) 16 октября 1918 года закончено формирование (согласно инструкции Л.Д. Троцкого и Вацетиса) единственных в Европе курсов (секретных) разведки и военного контроля. Это было моим детищем; все продумано было до мелочей; весь опыт мировой и гражданской войн был использован для курсов. Приглашен тов. Кавтарадзе. Лично мною проверен и написан ряд руководств. Что теперь делается, не знаю, но ни одного предателя первый выпуск (мой, потом я был арестован) не дал.

19) Лично тт. Ленин, Свердлов, Троцкий, Склянский, Чичерин и Карахан ежедневно и еженедельно получали ничем не приукрашенную, в сжатом виде, честную, правдивую, верную, в отделанных по чеканки словах сводку о военно-политической жизни сначала (июнь и половина июля) в отрядиках, а потом полков, затем о целых войсковых соединениях Красной армии, о ходе формирований, реорганизации и сводки докладов с мест. В этих работах помогал мне лично сам т. Аралов и дополнял иногда их Л.М. Карахан. Было доверие, была и целесообразная работа.

20) Все маневры, тактические занятия, план военного обучения, артиллерийские стрельбы Московского окружного комиссариата и рабочих полков прошел (по просьбе Н.И. Муралова) под моим непосредственным наблюдением[724]. А я ведь не обязан был это делать, и никто мне за это не платил (это ведь было в праздники — дни отдыха). Из дел в этой работе надо искать для всех причины недовольства, а иногда и озлобления против меня отдельных комиссаров (тов. Марьясина, фамилии других не знаю) и «кустарей», полагавших, что «военное обучение» так же просто, как печение булок (12- и 24-часовая программа обучения красноармейца, выдвигаемая некоторыми из них).

Товарищ Дзержинский, не хватило бы бумаги и времени описать все, что сделано Оперодом и его начальником штаба. Мы не издавали описания своей работы, не афишировали ее ни в одну из годовщин, ибо работали идейно, честно, в сознании необходимости нашей напряженной работы. И я пишу эту краткую выдержку (вынужденный в целях самообороны) из моей личной колоссальной работы лишь для того, чтобы дать Вам маленькую картину нашей трудовой жизни и того, как мне за нее отплачено. Число часов моей суточной работы были 17–19: я приходил в 9 часов утра, уходил в 2–3 часа ночи, усталый всегда, либо подвозимый тов. Араловым, либо вместе с тов. Павулан. Вся моя жизнь, каждая ее подробность проходила на глазах и совместно с тов. Араловым, Павулан, Ипполитовым, Гиршфельдом и другими коммунистами. Я докладываю, что много, много мною сделано полезного; я никогда не подчеркивал этого и не выдвигался, скромно уступая другим ставить свой штемпель на моей работе (ибо не честолюбив и не корыстен); я отказывался упорно и настойчиво от Регистрационного управления Полевого штаба РВСР и формирования его, прямо докладывая, что даже в мирных условиях эта должность опасна и требует огромного гражданского мужества и выдержки, я не выставлял напоказ своей работы (может быть, это и плохо), но 10 месяцев (ныне 16 месяцев) одиночной тюрьмы по оговору шантажистки заставили обратиться к Вам и напомнить о себе.

Сравните даже то, что я скромно перечислил с теми инсинуациями и сплетнями (основанными на личных мотивах), недоказанным подозрением в пособничестве шпионажу, чтобы увидеть, как несправедливо, исключительно жестоко отношение ко мне представителей той партии (коммунистов), с коей я кровно связан всей своей огромной созидательной работою по созданию, формированию и закреплению мощи Красной армии. Но даже, если допустим, что оговор Троицкой правилен (хотя это противоестественно и нелогично: человек не может раздваиваться), то и тогда я все давно искупил и своей работою, и жестоким заключением со всеми последствиями для зрения и здоровья. Ошибки всегда могут быть, а особенно в тех ужасных условиях, в коих протекала работа Оперод Наркомвоен (без штата и масса мелких служащих авантюристов и «редиски», мечтавших о крупных должностях и делах). Уже в июле 1918 г., разгоняя этих «лиц» и докладывая тов. Троцкому о необходимости создать штат Оперода, не выходя из рамок лишь необходимого, я говорил, что мы (Аралов и я) пока целы, ибо наша работа дает только успех: при первой же ошибке первой же жертвой буду я, как военспец, а остальные все стушуются, став за спину партии.