Генерал Алексеев - Василий Цветков

С горькой иронией вспоминал Алексеев позднее о Гучкове, оценивая одну из наиболее «громких» его «реформ», связанных с кадровыми переменами в командном составе: «Рука великого “реформатора” армии… вымела из наших рядов в наиболее острую и критическую минуту около 120 генералов… “Реформатор” мечтал освежить командный состав и вызвать “небывалый подъем духа в армии”. Последнего не случилось, к несчастью, а вреда сделано немало. Сам “реформатор” положив прочное начало многому непоправимому на десятки лет для армии, поспешил умыть руки в дальнейших се судьбах».

Еще менее важной, а то и прямо «опасной», «контрреволюционной», считал работу Ставки сменивший Гучкова на посту военного министра Керенский{69}.

Ставка не смогла получить полноту военной власти и стать, по словам Деникина, «объединяющим командным и моральным центром». И все же при Главковерхе Алексееве делалось все возможное для того, чтобы сохранить боеспособность фронта. Кадровые перемены не обошли и личного состава Ставки. Теперь основные должности принадлежали фронтовикам, строевым офицерам, имевшим большой боевой опыт. Должность начальника штаба при Алексееве занял начальник 4-й стрелковой дивизии («Железных стрелков») генерал-лейтенант А.И. Деникин, первым генерал-квартирмейстером стал бывший начальник штаба Туземной («Дикой») конной дивизии генерал-майор Я.Д. Юзефович, а учрежденную Главкомом должность второго генерал-квартирмейстера занял соратник Деникина по службе в «Железной дивизии» генерал-майор С.Л. Марков, генерал-инспектором артиллерии стал бывший инспектор артиллерии Юго-Западного фронта M.B. Ханжин. Все они позднее приняли участие в Белом движении.

Деникин отмечал, что Алексеев по-прежнему руководил аппаратом Ставки в своем стиле: «Необыкновенно трудолюбивый, добросовестный, самоотверженный работник — он обладал в этом отношении одним крупным недостатком: всю жизнь делал работу за других. Так было в должности генерал-квартирмейстера Генерального штаба, начальника штаба Киевского округа, потом Юго-Западного фронта и, наконец, начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Никто не имел влияния на стратегические решения, и зачастую готовые директивы, написанные мелким бисерным почерком Алексеева, появлялись совершенно неожиданно на столе генерал-квартирмейстера. “Фронтовики” Деникин, Юзефович и Марков — не могли примириться с таким положением, и между ними и “штабистом” Алексеевым периодически возникали разногласия».

Хотя Деникин и считал, что «вопросы внутренней политики ни в малейшей степени ни генералом Алексеевым… ни отделами Ставки не затрагивались», даже поверхностный анализ состояния фронта подводил к выводу о невозможности перехода к запланированным наступательным действиям «в первых числах мая». Опасность роста антивоенных настроений подтверждалась. Созданный в марте 1917 г. солдатский комитет при Ставке только в самом начале своей работы выступал за «сотрудничество» с офицерским составом. Нарастала и «демократизация» армии, ярко выраженная в т.н. «Декларации прав солдата», в которой, в частности, закреплялся принцип участия солдат в политических акциях, в выборах, политических и профессиональных организациях. Все яснее становилась перспектива падения авторитета строевых командиров и роста популярности многочисленных политиков, революционных агитаторов и партийных деятелей, призывавших к «миру без аннексии и контрибуций».

Для обсуждения проекта «Декларации» и корректировки военных планов Алексеевым 1 мая 1917 г. в Ставке было созвано Совещание Главнокомандующих фронтами (за исключением Кавказского фронта). Еще накануне, в конце апреля, по воспоминаниям Деникина, «Алексеев, отчаявшись в возможности самому лично остановить правительственные мероприятия, ведущие к разложению армии, перед объявлением знаменитой декларации прав солдата послал главнокомандующим шифровальный проект сильного и резкого коллективного обращения к правительству, которое должны были подписать все старшие чины до начальников дивизий включительно».

Прибывшие в Могилев Главнокомандующие фронтами вскоре пришли к выводу о необходимости расширенного обсуждения насущных проблем фронта. Было решено не ограничиваться составлением телеграфных рапортов и обращений к власти, а отправиться в Петроград и там предъявить свои требования. Главковерх был готов к компромиссам в отношении принятия «Декларации». «Мы сделаем все от нас зависящее, — отмечал он, — Воздействуем на Совет рабочих и солдатских депутатов, будем просить Временное правительство и центральные учреждения не ставить нам палок в колеса и задержать опубликование “Декларации прав” до осени, когда выйдет новый Устав внутренней службы, в котором положения “Декларации” не будут так резать глаза».

Что касается сроков и направлений ударов запланированного общего наступления, то здесь в целом подтверждалась точка зрения, высказанная на предыдущем совещании: несмотря на то, что лозунги «мира во что бы то ни стало» становятся все более популярными, начало наступления способно утихомирить политические споры на фронте. «Мы еще имеем месяц, — сказал в заключение Алексеев, — чтобы всеми мерами оздоровить армию»{70}.

После совещания в Ставке решено было провести еще одно, расширенное совещание в Петрограде. 4 мая 1917 г. Алексеев вместе с Главнокомандующими прибыл в столицу, и здесь, в Мариинском дворце, состоялось первое после начала революции расширенное совещание российских военачальников с министрами Временного правительства, членами Комитета Государственной думы и представителями Исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Формальным поводом для совещания являлась также происходившая «смена власти» в военном ведомстве: отставка Гучкова и принятие поста военного министра Керенским.

По воспоминаниям генерала Гурко, участвовавшего в петроградском совещании, «перед отъездом из Могилева главнокомандующие в общих чертах договорились относительно того, на какую тему каждый будет говорить на совещании. В результате в начале слушаний Алексееву предстояло объяснить причину нашего приезда в Петроград и созыва настоящего совещания. Вслед за ним должны были выступить главнокомандующие в таком порядке: генерал Брусилов, генерал Драгомиров, генерал Щербачев и, наконец, я сам. У каждого имелись конкретные примеры, демонстрирующие состояние дисциплины в войсках различных фронтов. Я должен был обрисовать международное положение России, ее обязательства перед союзниками и последствия, которые могут возникнуть в результате несоблюдения этих обязательств. В заключительном слове Алексеев собирался изложить минимальные требования, выполнение которых позволило бы завершить начатую нами работу».

Стенограмма заседания отразила словесную готовность министров и лидеров Совета поддержать требования военных, однако реальность оказалась далекой от ожидаемого. «Генерал Алексеев, — вспоминал Гурко, — говорил, в первую очередь, о разосланном нам проекте декларации прав солдата. Он сказал, что, хотя Главнокомандующие не исключают возможности регламентации прав нижних чинов, однако эти правила должны также определить обязанности каждого военнослужащего и права начальствующих лиц. Несмотря на то, что Временное правительство не издало никаких инструкций об изменении существующих военных уставов и статутов, включая дисциплинарный устав, оно в то же время не распорядилось и об их постоянном и неукоснительном соблюдении. Пользуясь этим, агитаторы беспрестанно внушали солдатам, что революция, принесшая народу волю, также упразднила и все воинские обязанности, так как их выполнение ограничивает свободу личности».