Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

– Сарита! Проснись!

Хайме встревоженно смотрел в лицо матери, надеясь обнаружить хоть какие-то признаки сознания. Накануне, посоветовавшись с врачом, семья Мигеля решила отключить его от аппаратуры жизнеобеспечения. Сегодня Мигель дышал самостоятельно, но никто не знал, вернется ли к нему сознание. В любом случае девять недель – срок достаточный. Останется он жив или нет, решит жизнь. Сарита, конечно, была против отключения. Когда Хайме вчера уходил от нее, она была сама не своя. Утром он застал мать лежащей на полу спальни – свернувшейся калачиком, без одеяла, без сознания, едва живой. Она еле дышала, тело остыло. Он прикоснулся к ее щеке и в ужасе отдернул руку.

– Сарита! – позвал он, переворачивая ее на спину.

Она была бледна, как мертвая. Глаза ее были закрыты, но на губах можно было различить легкое подобие улыбки.

– Сарита! – снова проговорил он, осторожно тряся ее обеими руками за плечи.

Она пошевелилась.

– Не надо больше… пытаться, – едва слышно проговорила она.

– Mamá? – нежно и удивленно произнес Хайме и крепче сжал ее плечи. – Сарита?

Должно быть, она услышала его, потому что сказала что-то еще, но он не разобрал. Значит, постепенно приходит в чувство, осознал он. Он прошептал благодарственную молитву и снова назвал ее по имени.

– Сарита, – сказал он, беря ее за ледяные руки. – Mamá, это Хайме. Сейчас утро. Ты сделала достаточно. Ты перепробовала все…

– Да, – слабым голосом отозвалась она.

Она ощутила, как от его рук жизнь снова входит в ее пальцы. Его любовь медленно распространяла тепло по всему ее телу. Она прерывисто вздохнула, и ее сознание непрочно повисло на границе между мирами.

– Сынок, – прошептала она, и сознание ее нашло себе место в царстве человеческого мышления.

Она открыла глаза. Посмотрев в обеспокоенное лицо Хайме, она узнала его и слабо улыбнулась.

– Отвези меня к Мигелю, – вполне отчетливо попросила она.

* * *

Мигель Руис лежал в больничной палате, далеко от дома, где погружалась в свои видения его мать. Сознание вспыхнуло в нем и тут же резко погасло, тело тем временем пыталось проснуться. В его мозг, требуя внимания, просочился свет. В уши ворвался рев звуков. В горле пересохло и саднило. Из него больше не торчали трубки, он дышал сам, но боль распространялась по телу, словно пожар. По телевизору показывали мультфильмы. Заслышав злобные голоса и остервенелую музыку, он вначале было испугался. Его чувства не сразу приноровились к миру, в котором он когда-то жил, внешний шум навалился на него с пугающей силой. Он предполагал, что так будет, но не ожидал такого натиска. Может быть, он лишился защитных механизмов? Не вернулся ли он в младенчество? Неужели все видение началось сначала?

В палате рядом с ним кто-то находился – наверное, кто-то из братьев. Он помнил их – тиранов его юности и защитников. Он помнил родителей: они были мудры и всегда приходили на помощь. Ему было даровано так много любви, несмотря на всю холодную ярость человеческого видения. От грохота телевизора ему стало не по себе, снова с силой взревел циклон, заглушая истину. Это то, с чем люди живут постоянно: громыханье ума, токи первичного страха. Когда-то он смотрел изнутри той бури, но сейчас, вернувшись в свое ослабшее тело, он испугался.

– Лала, – пробормотал он.

Губы его потрескались, голос звучал слабо. Неужели она вернулась, чтобы повелевать циклоном? Он переместил фокус внимания, стараясь ухватить только что растворившееся видение. На фоне воплей мультипликационных персонажей он стал возвращаться ко сну, стараясь снова вызвать в памяти ускользавшие из нее образы. В одном из видений был мудрый верховный жрец, говоривший с ним из гробниц человеческой истории. У Мигеля было ощущение, что он умер в такой гробнице, а потом проснулся с новым сознанием. Там был совет старейшин, и все они соревновались за титулы, боролись, желая обратить на себя внимание. Там были мужчины, которые хотели изменить его, и женщины, жаждавшие обладать им. Были там и другие существа: орлы, собаки и демоны. Были и великие воины другой эпохи, наблюдавшие за всем из мира теней. В его сне были молчаливые рослые ангелы и маленькая девочка, желавшая вернуть ему невинность.

И всюду присутствовала его мать, появляясь то тут, то там в разных формах. Она советовала, умоляла, но слов ее он не мог вспомнить. Он не видел ее лица, не понимал, что движет ею. Он побывал на улицах Теотиуакана, по которым когда-то ходили его предки. Он слышал, как они говорят приглушенными голосами, пересказывая притчи забытых времен. Он чувствовал их намерение, когда в грезах шел по Дороге Мертвых и поднимался на пирамиду Солнца. Он наблюдал самого себя: как он учил, творил, почитал мастеров, когда был моложе. Он был воином, но, кажется, война давно закончилась – и она выиграна.

Вряд ли имело значение, кем он был, и кто он сейчас, и куда ему предстоит попасть. Он любил – любил всегда, и в этом не могло быть сомнения. Его ослепило солнце, засиявшее за окном, и видения разлетелись от него, как бабочки от весеннего ветра. Он вдруг снова оказался в постели, в больничной палате. Открыв глаза, он увидел, как по телевизору мышь из мультфильма почти до смерти избивает кошку. Он поморщился и отвернулся.

– Ангел мой, – сказал женский голос.

Слова прозвучали тихо и успокаивающе. Кажется, та, что произнесла их, когда-то была ему близким человеком. Желая понять, кто это, он повернулся и увидел доброе и знакомое лицо, несущее покой. Воспоминания посыпались на него, как нескончаемое конфетти. Он смутно осознавал сами события, как будто слышал сквозь рев телевизора, как кто-то обсуждает их в соседнем помещении. Незнакомые, по-видимому, люди читали его характеристики, обменивались мнениями, предположениями. Ему хотелось прекратить этот разговор. «Я знаю этого человека лучше, чем вы!» – хотелось крикнуть ему, но он не был уверен, что так оно и есть. Трудно было определить, чья жизнь представлена всеми этими разрозненными фрагментами звука и света. Мигель сделал усилие, чтобы разобраться в этих картинах, малых отпечатках историй, набрасывавших эскиз жизни человека, но ему ничего не удавалось, и он бросил попытки. То, чего не помнит он, помнят другие. У каждого обязательно найдется что сказать. Всем непременно нужно говорить, а о том, чтобы слушать, никто и не вспомнит. Теперь он знал, где находится.

Мигель в первый раз вздохнул глубоко, и его тело расслабилось. Какие еще нужны ему знаки? Игра началась. Это жизнь, она подталкивает его, движет им. Любовь воскрешает его и уносит прочь страх. Он моргнул, потом еще раз. Женщина, сидевшая рядом, сжала его руку, глаза ее наполнились счастливыми слезами. Она была стара, но через нее все так же чисто и искренне звучала мелодия жизни. В ее улыбке он постепенно узнавал друга, союзника. Сначала он представил себе, что улыбается ей в ответ, а потом лицо его и в самом деле просияло. Она тут же откликнулась.

– Я с тобой, сын мой, – негромко сказала Сарита, глядя на него усталыми глазами, лучащимися пониманием. Она протянула руки и прикоснулась к его щекам прохладными гладкими ладонями, придавая значимости своим словам. – Теперь я с тобой.