Война в Средние века - Филипп Контамин

Однако дело было не только в страхе смерти: перспектива оказаться в плену и быть вынужденным платить разорительный выкуп, несомненно, порождала другой трудноизмеримый страх. Правда, риск смерти, присущий всякой жизни, даже самой далекой от войны, в силу высокой естественной смертности, мог обесценить риск случайной смерти во время военных действий.

Средневековые общества, будучи обществами военными, сделали мужество в бою одной из своих главных ценностей. Часто право командовать ставили в зависимость от личной доблести, об этом свидетельствуют прозвища многих князей и королей (Ричард Львиное Сердце, Иоанн Бесстрашный, Болеслав Храбрый, Людовик Воитель)[648]. Мужество считалось «достоинством», которое доставалось в удел не всем, достоинством, которое постоянно ставили под сомнение и боялись утратить. Тема упадка рыцарства, изнеженности воинов и народа встречается в произведениях светских, а чаше, вероятно, церковных авторов на протяжении почти всего Средневековья.

По своей природе война, быть может, более, чем любой другой вид человеческой деятельности, должна иметь правовые и нравственные основания в обществе, которое ее ведет. Полагать, что люди почти никогда не желали войны как примитивного, грубого, чистого насилия и такой ее не видели и не считали, отнюдь не значит впадать в идеализм и отрываться от реальности. Ее как бы прикрывали, маскировали системой идей, восходящих к обычаям, праву, морали и религии, – механизм, по своей сути предназначенный для того, чтобы «приручить» войну, направлять и использовать ее. Словом, война – это феномен культуры. Представление, какое составляет о ней эпоха или общество, более или менее ясно проявляется в том, как ее начинают, ведут и завершают. Война дает возможность историку или социологу изучить соотношения между реальностью и нормой, практикой и этикой, действием и правом.

Собирая осколки Римской империи, короли варваров вели свои войны по германским обычаям. Война рассматривалась как своего рода тяжба (Judicium belli), в которой обе стороны, дабы выяснить, кто прав, сходятся на поле боя. Эта концепция нашла отражение в речи, которую Григорий Турский вложил в уста Гундобальда, который, в частности, говорит: «Когда сойдемся мы на одном бранном поле, тогда господь покажет, сын я Хлотаря или нет»[649]. Иногда вместо сражения между двумя армиями устраивали поединок, в котором участвовали два предводителя или их лучшие воины. Такая практика, также засвидетельствованная Григорием Турским[650], была присуща не только германцам: в 971 г., например, обсуждался план поединка между византийским императором Иоанном Цимисхием и русским князем Святославом, дабы урегулировать спор, не жертвуя людьми[651]. Подобные планы, по правде говоря, почти никогда не осуществлявшиеся, можно найти в истории Запада до самого конца Средневековья[652].

Существовал и другой обычай, уже германского происхождения: решающие сражения иногда устраивали на берегах рек (например, битва при Фонтенуа, состоявшаяся 25 июня 841 г.[653]).

Чтобы победа была несомненной и общепризнанной, победителю нужно было оставаться на поле боя целый день и даже три дня, если речь шла о «назначенном сражении»; это было время, необходимое, по древнегерманскому праву, для приобретения имущества: приобретавший имущество, действительно, должен был провести там три дня подряд (sessio triduana). Этот обычай сохранялся в течение многих веков: так, Людвиг Баварский, победив при Мюльдорфе (1322 г.) Фридриха Австрийского, пренебрег этим правилом; и это было «не по обычаю военных» (contra morem bellantium), швейцарцы же, напротив, после сражений при Земпахе (1315 г.) и Грансоне (1476 г.) его соблюли[654]; правило «трех дней» упоминается еще в XVI в. Филиппом Клевским[655].

Раздел добычи проводился по весьма строгим правилам, о чем свидетельствует, например, знаменитый случай с Суассонской чашей. Обычно после боя армия собиралась в обозначенном веревкой месте, в центре которого устанавливалось боевое знамя, а вокруг него сваливалась добыча. Что касается пленников, то их часто умерщвляли: король франков Теодоберт I в 539 г., во время итальянской кампании, велел бросить остготских женщин и детей в р. По: Видукинд Корвейский, имея в виду судьбу саксов, тогда еще язычников, пишет: «Всех взрослых предали смерти, а детей оставили себе в качестве добычи»; и в другом месте: «Добыча, захваченная в городе, была роздана воинам, все взрослые были убиты, женщины и дети отданы в рабство»[656]. Избиение пленников – как язычников, так и христиан, иногда в больших масштабах – происходило довольно часто на протяжении всего раннего Средневековья, но долгое время нормальным считалось и обращение побежденных в рабство. Если захваченных в плен было очень много, их распределяли по территории страны. «В то время, когда выдающийся король франков Хлодвиг вступил со своей армией в земли вестготов и убил Алариха, короля готов, он захватил бесчисленное количество пленников, которые были распределены и расселены по всем областям»[657]. В значительной мере война объясняет высокий процент рабов среди населения[658].