Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев

Гертруда плюнула от злости в сторону Святополка. Морщась от негодования, оглядела латанный на локтях поношенный сыновний кафтан, горестно вздохнула. «Скупердяй экий! Даже кафтан старый, рваный донашивает. Будто новый одеть не можно. Тож, князь великий!» — подумала с раздражением.

Чуть поостыв, присела княгиня-мать на лавку, добавила уже спокойней, но с возмущением:

— Коли своей головы нету, дак хоть бы у матери совета испросил! Мать, чай, худого не присоветует!

Святополк, исподлобья зверёнышем глянув на неё, тихо пожаловался:

— Да обманул меня Давидка. А может, и не обманул, правду молвил. Хочет Мономах стол великий у мя отнять.

— Ежели б хотел, давно б отнял! Не знаешь его, что ль?! — Гертруда злобно скривилась.

— Что теперь делать, мать? Бежать, что ли, из Киева? — вздыхая горестно, пробормотал Святополк. — Господи, прости грехи мои!

Закатив глаза, он набожно перекрестился.

Новый приступ ярости охватил вдовую княгиню.

— Бежать?! Не ведалая, что не воина, не князя, но труса и святошу вырастила! Боронить надобно град стольный от Мономаха и Святославичей, вот что скажу! — выпалила она сыну в лицо.

— Да как мне его оборонить, если кияне все супротив меня? И подольский люд, и бояре многие.

— Бояре! Простолюдины! Ты — князь! — взвилась тотчас Гертруда. — Что, дружинников у тя мало?! Али пеньки доброй не хватает, чтоб для кого следует виселицу приуготовить?!

— Брат мой Мстислав и отец покойные один раз тако содеяли, а чем дело повернулось, сама ведаешь. До Рима добежали! — хмуро процедил Святополк.

— Ну и сиди тогда, дрожи от страха да молись! — Гертруда снова, не выдержав, вскочила со скамьи. — Соузников-то у тя толковых нету. Один Игоревич токмо! Половцы могли б помочь, дак ты вон что с дочерью хана Тогорты содеял! Запер в бабинце и не выпускаешь! И не жалко девчонку молодую! Отец, брат у неё погибли! Вы же с Мономахом их и сгубили под Зарубом!

— При чём тут поганинка сия?! С ножом на меня бросалась, когда о погублении Тогорты услыхала! А в чём моя вина? Гад был отец ейный, сёла и нивы наши жёг! Ну, и подкараулили мы его с Мономахом у Зарубского брода в прошлое лето. В сече пал хан, и сын его такожде. — Святополк развёл руками. — Похоронил я обоих по обычаю христианскому, у Спаса на Берестове, честь тем самым жене своей хотел выказать. А она... с ножом, стерва! Тако скажу, мать: поганинка сия мне не надобна. Оженили нас бояре стольнокиевские, уговорили мир, мол, надобен с половцами. Да токмо мир по сию пору не наступил.

— Сам смекай, как с половчанкой сей быть! Да токмо не о ней топерича думать надобно! Худшая беда на пороге! Стол киевский под тобою шатается! Бояр покличь, испроси совета! За материной юбкой нечего прятаться! — с заметным раздражением заключила Гертруда, заканчивая разговор.

Вдовая княгиня вышла из палаты, следом за ней постепенно исчез аромат дорогих аравитских благовоний. Святополк кликнул отроков, коротко приказал:

— Созывайте бояр, митрополита, игуменов.

ГЛАВА 69

Митрополита Николая, облачённого в святительские ризы, в митре[274] на голове, с панагией[275] на груди и посохом в деснице, сопровождали видные священники и игумены монастырей. Рядом с церковными людьми в строгом чёрном платье шла мачеха Мономаха, вдова Всеволода, Анна. В сухонькую, сгорбленную старушку превратилась с годами некогда красивая, надменная дочь половецкого хана Осеня. С грустью вспоминал Владимир, как гордо вздёргивала она голову, с какой напыщенностью и самодовольством говорила, в каких ярких красочных одеяниях хаживала. Смерть мужа, гибель единственного сына Ростислава, утонувшего в водах беснующейся Стугны после несчастной для руссов битвы с половцами, неудачное замужество дочери Евпраксии сильно изменили Айну. Теперь перед Мономахом стояла слезливая, жалкая старушка, в которой не было ни капли былой гордыни.

Владимир вместе с обоими Святославичами принял митрополита и вдовую княгиню в своей походной веже. Сам он был облачён в подбитый изнутри мехом тёмно-зелёный кафтан, тогда как Олег, к едва скрываемому неудовольствию Мономаха, предстал в полном боевом облачении — дощатой брони, бутурлыках на ногах и шишаке с наносником.

«Рати домогается-таки. Всё мечтает о киевском столе. Ничего, коршун, не получишь ты Киева! Яко ушей своих, не узришь!» — Мономах скрыл в густых рыжеватых усах презрительную усмешку.

— Прошу садиться, гости дорогие! — указал он на расстеленные кошмы.

Айну и митрополита расторопные слуги поместили на мягкие, обшитые бархатом походные стольцы, остальные же расселись на мягкий войлок.

В веже было тепло, в то время как снаружи бесновалась вьюга. Днепр покрылся льдом, и посольство переправилось на левый берег в месте, где река промёрзла достаточно глубоко.

«Мост бы построить, — подумалось вдруг Владимиру. — Древа доброго много, чего скупиться».

Эту свою мысль князь воплотит в жизнь восемнадцать лет спустя. Сейчас же он отмёл её в сторону, приберегая для лучших времён.

— Бояре стольнокиевские и люди простые послали нас к тебе, князь, — обратился к Мономаху митрополит Николай. — И велено передать так. Молимся тебе и братьям твоим, Ольгу и Давиду! Ведаем, что грешен вельми Святополк пред всеми вами, братией своей! Но ныне просит он прощенья. Обещает то, что вы порешите, немедля исполнить и по воле вашей учинить. А мы слёзно молим за него, за себя и за всех христиан киевских. Молим, чтобы вы войны не начинали и разоренье стольному граду не чинили. Се ведь еси град отцов ваших и деда вашего. Ежели же начнёте вы войну, то все ваши неприятели, восстав, придут на вас и разорят землю вашу, кою деды и отцы ваши великим потом и храбростию устроили и оборонили.

Медленным, тягучим соком текла витиеватая речь седобородого иерарха. Для Владимира сок этот был сладок. Всё сделали, как следовало, его люди. Теперь пускай попусту гремит Олег доспехами. Против Церкви ему не выстоять, равно как и против киевских бояр. Пропала всуе надежда твоя, волк алчный!

Мономах