Казанова - Елена Морозова

Обе версии вполне правдоподобны. Если Казанова писал свои записки исключительно, чтобы вновь пережить лучшие годы своей жизни, то естественно утверждать, что завершил он их воспоминаниями о своем пребывании в Триесте. Дальше жизнь его покатилась под уклон, становясь все беднее и постепенно превращая его в затворника. Не имея достаточных средств к существованию, Казанова делал попытки вернуться в свет, но безуспешно. У него уже не было никого, кто был бы в состоянии ему помочь. Ежели все-таки он продолжил описание своих злоключений, то, возможно, после прочтения он уничтожил их, не пожелав хранить воспоминания о не самых приятных и достойных годах своей жизни.

«Мемуары» обрывались, но жизнь автора продолжалась.

3 сентября 1774 года трое инквизиторов, входивших в состав зловещего трибунала (Франческо Гримани, Франческо Сагредо и Паоло Бембо), подписали разрешение, согласно которому изгнанник Казанова получал право свободного проживания в Венецианской республике, а 10 сентября венецианский консул в Триесте вручил Казанове долгожданное помилование. Хотя Авантюрист давно ожидал этого решения и в глубине души был уверен, что непременно его получит, но, увидев бумагу, он застыл как изваяние. Затем, осторожно взяв документ из рук консула, он медленно поднес его к глазам. Не имея ни сил, ни желания вчитываться в текст, он смотрел на него, как смотрят на страницу из редкой рукописи, любуясь четко выписанными силуэтами букв и замысловатыми росчерками пера. По щекам его медленно катились слезы. Впервые в жизни Казанова плакал от радости. Через двадцать четыре часа он уже был в Венеции.

«Мне казалось, что в Венеции я буду жить счастливо и перестану нуждаться в милостях слепой богини. Я рассчитывал зарабатывать на жизнь своими способностями, уверенный, что никакие несчастья мне более не грозят, ибо вооружен я был многострадальным опытом, и все заблуждения, способные увлечь меня в пропасть, были мне ведомы. Мне также казалось, что государственные инквизиторы считали себя обязанными предоставить мне в Венеции какое-нибудь занятие, дабы вознаграждение за него позволило бы мне, одинокому и без семьи, жить безбедно, довольствуясь необходимым и с охотой обходясь без излишеств», — написал Казанова на последней странице «Мемуаров».

Прибыв в Венецию, он первым делом бросился к своему покровителю Дандоло. Старик обнял его, а потом долго расспрашивал, внимательно слушая его рассказ. Когда они наконец распрощались, Казанова отправился домой: Дзагури предоставил в его распоряжение принадлежавший ему дом. Переступив порог своего нового жилища, Казанова расчувствовался: наконец-то он дождался наисчастливейшего дня в своей жизни. В ту минуту он думал так совершенно искренне. Обустроившись, Казанова отправился во Дворец дожей, где заседали инквизиторы: он чувствовал себя обязанным лично выразить свою признательность. Произнося благодарственную речь, он даже повинился в своем побеге из Пьомби, заявив, что был неправ: его непременно вскорости оправдали бы, ибо никаких преступлений он не совершал. Его благосклонно выслушали, а затем пригласили на обед, во время которого он, разомлев, подробно рассказал о своем побеге из Пьомби. И хотя история эта была известна уже, по крайней мере, половине Европы, хотя случилась она много лет назад, сотрапезники слушали, затаив дыхание и восхищаясь изобретательностью и целеустремленностью героя. Рассказчик был доволен: ему внимали патриции и сенаторы, а именно их благоволения он теперь добивался. Когда-то ему, актерскому сыну, благодаря дерзости и недюжинным талантам удалось завоевать этот город, стать вхожим в лучшие его гостиные, и теперь он хотел повторить сей подвиг, полагая, что сделать это будет легче: надобно только отыскать прежние связи, нащупать нужную ниточку.

К сожалению, время нельзя повернуть вспять. Его приемный отец Брагадин, всегда поддерживавший его своими влиятельными связями и цехинами, умер, разоренный Казановой. Никогда не отказывая ему ни в деньгах, ни в протекции, патриций постепенно снискал себе дурную славу и оставил после себя одни долги. Барбаро тоже умер, а влияние престарелого Дандоло постепенно сходило на нет. Дзагури, который был моложе Дандоло и которому было что терять, не был расположен к постоянной поддержке Авантюриста, памятуя о его неприятностях с полицией разных государств. Женщины, способствовавшие в свое время возвышению Казановы, искали теперь иных любовников. Не утратив ни шарма, ни обаяния, ни остроумия, Соблазнитель более не был молод. Он по-прежнему точно знал, когда следует говорить комплимент, когда приложиться к ручке, когда сорвать нежный поцелуй, а когда пригласить на ужин. Он прекрасно танцевал, великолепно одевался, превосходно разбирался в модных нарядах, как мужских, так и женских, был готов говорить на любые темы, исторгая фейерверк познаний в самых различных областях человеческих знаний. Но он более не был молод. Пытаясь компенсировать наступление старости ярким платьем и удвоенной говорливостью, он вызывал в лучшем случае жалость, а в худшем — насмешку. Тем более что тело его все чаще отказывалось повиноваться его воле. Оставался последний способ — деньги, но их у него не было. Никогда не пытаясь откладывать на черный день, не задумываясь о дне завтрашнем, он очутился в поистине безвыходном положении, и если бы не крохи, оставленные ему Барбаро и выделяемые Дандоло, ему пришлось бы голодать. К счастью, у него было где жить. Даже поправить дела свои игрой — как было ему привычно — он не мог, ибо за два месяца до его приезда закрыли игорные залы Ридотто, где можно было играть, не снимая маски. Конечно, другие заведения, где стояли столы, покрытые зеленым сукном, оставались, однако посещать их он не решался, сознавая, что находится под бдительным оком инквизиции.

Не имея более ни кошелька с цехинами Брагадина, ни безграничного кредита у д’Юрфе, Казанова столкнулся с пренеприятнейшей проблемой: где брать средства к существованию, тем более что существовать он привык на широкую ногу. Единственным, хотя и не слишком привлекавшим его способом добывания денег была работа, ибо иные способы получения денег (то есть разновидности «благородного мошенничества») в Венеции были для него под запретом. Для начала Казанове предложили вести хронику венецианских событий, но он отказался: платить либо не собирались вовсе, либо не сразу. Затем ландграф Гессен-Кассельский попросил его занять место его личного представителя в Венеции, посулив щедрое вознаграждение. К сожалению, пришлось отказаться: власти Республики косо смотрели на своих граждан, служивших иностранным государям. Попытавшись предложить свои услуги, он везде получил отказ: слухи о его похождениях, неприятностях с полицией и принадлежности к масонам исправно доходили до Венеции, и не только власти, но и многие сограждане поглядывали на него с опаской. Тогда он решил попробовать зарабатывать на жизнь пером и талантом и принялся делать комментированный перевод «Илиады». Ему удалось заручиться поддержкой трехсот тридцати девяти подписчиков, и в 1775 году он издал первый том перевода. Однако дохода, на который рассчитывал Казанова, издание не принесло, равно как и публикация двух томов «Истории польской смуты», и его вновь стали посещать мысли о необходимости найти место. Издание третьего тома также не обогатило его.

Работу Казанова нашел у своих давних врагов-инквизиторов, предложивших ему должность штатного осведомителя. Пересилив себя, Казанова согласился. Чтобы подписывать отчеты, он взял себе псевдоним: Антонио Пратолини. По мнению казановистов, Авантюристу пришлось занять столь незавидное место не столько из-за нужды в деньгах, сколько от острого, давно мучившего его желания обрести наконец ощущение безопасности, почувствовать себя защищенным, негонимым. Прощенный, он вернулся в родной город, но следом на крыльях молвы примчалась и его дурная слава. Оказавшись под жестким надзором властей, он в полной мере почувствовал, как прошлое довлеет над ним. Никто не считал его преступником, однако говорили о нем разное. К тому же недавно в Венеции была раскрыта запрещенная по тем временам масонская ложа, среди членов которой оказалось много знатных патрициев. Обнаружил существование этой ложи старый знакомец Казановы, Джанбаттиста Мануцци, отец того самого графа Мануцци, с которым Казанова смертельно разругался в Мадриде и помирился в Риме. Молодой Мануцци, несомненно, знал о принадлежности Авантюриста к вольным каменщикам и вполне мог сообщить об этом отцу, по-прежнему служившему осведомителем, а тот, в свою очередь, рассказать об этом своим начальникам. Следовательно, власти имели основания подозревать Казанову в тайных сношениях с местными масонами, то есть с людьми, занимавшимися противозаконной деятельностью, а возможно, и в стремлении восстановить разгромленную ложу. И вот, руководствуясь пословицей, бывшей в ходу еще у римлян: «Ворон ворону глаз не выклюет», Казанова принял предложение инквизиторов: он хотел обезопасить себя от любых подозрений.