Иногда они умирают - Наталья Турчанинова

Я заставил себя стряхнуть наваждение, отстранился от Тиссы, вытащил ганлин, набрал полную грудь воздуха, поднес флейту из кости и серебра к губам и заиграл.

В этот раз она пела по-другому. Заунывно, повторяя один и тот же звук, который медленно тек над перевалом, протягивая во все стороны тысячи невидимых рук-отголосков. Летел сквозь пургу, вонзаясь в брюхо тяжелой тучи. Из «лошадиных ноздрей» вылетали облачка пара.

Тисса очнулась от своего забытья. Едва услышав этот голос, она вскинула руки и зажала уши обеими ладонями. Потом, притерпевшись к непривычному звучанию, пробормотала что-то тихо, ее голос долетел до меня сквозь пение флейты:

– Ты вылитый Раттенфангер фон Хаммельн. Дудочник из Хаммельна. Может, уведешь за собой метель и сбросишь в пропасть?

Ганлин ответил ей насмешливой, резкой трелью.

Я играл несколько часов. Тисса сидела очень тихо, прижавшись ко мне, но не спала. Ее глаза блестели, а взгляд блуждал по неровной шероховатой поверхности камней, следил за снежинками, залетающими в наше убежище. Ежилась от холода и наконец принялась кашлять. Я посмотрел на нее, но девушка отрицательно покачала головой, порылась в кармане, вытащила лакричный леденец, крепче прильнула ко мне и вновь погрузилась в созерцательное оцепенение. Тепло ее тела, пробивающееся сквозь толстый слой одежды, неровное дыхание, касающееся моей руки, не давали отключиться мне самому…

А потом ганлин вдруг вернул воспоминание. Необычайно яркое. Последний день осени, освещенный бледными солнечными лучами, пробивающимися сквозь дымку, затягивающую небо.

Прошлое подступило так близко, что целиком заслонило собой настоящее. И я легко погрузился в него.

…Вдали темнела зубчатая полоса леса. Справа от него стояли одноэтажные домики для гостей, желающих насладиться зимними видами спорта. Снег выпал неделю назад, но ни у кого не было уверенности, что он не растает через пару дней. Подъемники, установленные на склоне горы, не работали. Неровная узкая лыжня тянулась вперед, пересекая долину. Ее двойная линия то и дело обрывалась, снег с двух сторон был взрыт, словно по нему ползали, с проклятиями подбирая палки и сваливающиеся лыжи. Больше никаких следов человека.

Сезон еще не начался. Но двум одушевленным не терпелось его открыть.

Физическая нагрузка – единственная возможность для нас, ошалевших от равнодушных студентов, отсиживающих положенные по контракту часы в аудитории, встряхнуться, прийти в себя и, по выражению Уолта, «проветрить мозги». Фитнес-залы, бассейны и прочие общественно-спортивные заведения не годились для этой цели. Быстрее всего утомление стиралось на природе, где не было людей.

Пробежки в глухой части парка, гонки на велосипедах по лесу, горные лыжи, плавание в диких бухтах, подальше от городских пляжей, – все это отлично подходило для того, чтобы встряхнуться.

– У тебя крепление болтается. – Уолт указал концом лыжной палки на раскрутившийся винт.

– Вижу. Но от этой поездки отказываться не собираюсь, – ответил я, затягивая гайку туже. – У меня вчера был семинар на последнем курсе.

– А у меня на третьем, – с усмешкой отозвался он. – Пришла вся группа. Так и не понял, зачем они записываются на мой факультатив. Он же не имеет практического применения, как мне заявляют регулярно.

– Хотят поглазеть на одушевленного. Ты же знаешь.

Сегодня у нас был так называемый академический день. Надлежало сидеть в библиотеке, готовиться к лекциям, изучать литературу, составлять планы на следующую неделю, но мы без малейших угрызений совести сбежали в этот маленький поселок, чтобы покататься на лыжах.

Я выпрямился, проехал несколько метров вперед, вернулся назад, и винт снова выдвинулся из паза.

– А я говорил тебе, надо заранее проверять снаряжение, – наставительно произнес Уолт. – Что было бы, если бы великий воин Лемикайнен, отправляясь на последнюю битву, не подшил заново лосиные шкуры на свои лыжи? Скажи мне.

Уолтер был старше меня всего на два года, но иногда его заклинивало на роли умудренного опытом преподавателя, которому нет дела до равнодушия студентов и гламурной лени студенток. Он терпеливо разжевывал им основы мировых философий, делая вид, что наслаждается предметом и внимание аудитории ему неважно. Рано или поздно слушатели заражались его энтузиазмом, не замечая, как много сил он тратит на поддержание этого образа.

– Уолт, сделай одолжение, выключи старого профессора, – посоветовал я ему, вновь поставив на место деталь крепления и на этот раз закрутив винт абсолютно надежно.

Друг уставился на меня с легким удивлением, потом я почти услышал, как в его голове что-то щелкнуло, и тут же светло-серые глаза заблестели, лицо с тонким, чуть длинноватым классическим носом и резко выступающими скулами приобрело мальчишески-беззаботное выражение. Он рассмеялся и спросил уже совсем другим тоном:

– До леса и обратно?

– Давай.

Он первым оттолкнулся палками и понесся вперед, взрывая снежную пелену. Я устремился следом. Помня о креплении, я не стал разгоняться как следует, и его темно-синяя куртка постепенно удалялась. Время от времени Уолтер оглядывался, чтобы убедиться, что я следую за ним и не отстал слишком сильно, немного снижал темп.

Холодный воздух бил в лицо. Снег скрипел, шелестел, взвизгивал под пластиковым покрытием лыж. Ощущение свободы, полета, стремительного движения наполняло все тело звенящей радостью. Все заботы, мысли, проблемы улетучивались.

Солнце, на миг выглянувшее из-за туч, усеяло долину россыпями серебра и бриллиантов. Ели и сосны, стремительно приближающиеся к нам, зазеленели почти летними, сочными красками.

Примерно через сорок минут мы домчались до леса.

– Обратно или дальше? – оглянулся на меня он.

– Дальше.

Под кронами деревьев было тихо. Березы выгнулись арками, на которых застыли тонкие полоски льда. Ели свесили длинные лапы до самой земли. Я не сдержался и ударил лыжной палкой по одной из белых веток, и с нее с мягким шелестом посыпался целый сверкающий водопад. Но мы уже были далеко.

Дорога пошла под уклон. Мы с Уолтером вихрем слетели с холма и, не сговариваясь, помчались наперегонки до просеки, которая шла наперерез нашему пути.

Я успел первым. Вырвался на открытое пространство. И тут же налетел ветер, бросил в меня горсть колючей крупы. Повалил снег. Густой, рыхлый, тяжелый, словно кто-то на небе взрезал мешок с мокрыми перьями, который волокла на себе одна из туч.

Я невольно ускорился, чтобы проскочить продуваемое место, с силой оттолкнулся палками, и вдруг мой бег оборвал резкий рывок. Я успел заметить изогнутый металлический прут, торчащий из-под земли и присыпанный снегом – моя правая лыжа попала точно под него – понял, что лечу вперед по инерции. Потом меня развернуло и бросило на землю. Падение смягчили куртка и снег, но ступню пронзила такая боль, что на несколько секунд у меня почернело в глазах. А когда зрение вернулось, я увидел сосредоточенное лицо Уолта, наклоняющегося надо мной. В светло-серых глазах явственно читалась тревога.