Любовь плохой женщины - Роуз Шепард

Прибыв на свое рабочее место в ужасном расположении духа, она обнаружила за своим столом несносную Дон Хэнкон, перед которой стоял пластиковый стаканчик с капуччино и блюдце с тостом.

— Но сейчас моя неделя, — возмутилась Элли, на миг потеряв самообладание, чего с ней почти никогда не бывало; ее нижняя губа предательски задрожала. — И вообще, это мой стол. Я первая его заняла.

У безнадежной Дон было круглое лицо; кто-то сказал бы — симпатичное, но с точки зрения Элли абсолютно непривлекательное (оно просило кремового торта, считала она). Также Дон обладала жеманными манерами, обманчиво невинным цветом лица и той ничем не обоснованной уверенностью, которая может поднять ее на самый верх.

— Но, Элли, — ответила Дон безупречно вежливо, но с многострадальным видом и вздохом из глубины груди, поигрывая ключами и не отрывая глаз от монитора, — я работаю над большой статьей для завтрашнего номера. В ней я постараюсь доказать, что «Роллинг Стоунз» пора исчезнуть со сцены. За этих дедушек рока становиться уже просто стыдно. Музыка каменного века никого не интересует. Может, ты проглядишь статью, когда я закончу? Мне было бы очень важно узнать твое мнение. Ведь ты принадлежишь к их эре. Да, я понимаю, что тебе нужно передать редакторам свой материал, но у нас кто первый пришел, тот и сел, помнишь? И Пэтти специально просила меня серьезнее отнестись к этой статье.

— Это невыносимо! — так отреагировала Элли и ворвалась в кабинет Хендерсон, требуя срочного вмешательства старшего редактора.

— Элли, будь добра, сначала постучись, — сделала ей выговор Пэтти, — а потом дождись разрешения войти. И не злоупотребляй моей дружбой в рабочей обстановке. И вообще, в чем проблема? Почему ты не напечатала свой материал дома? Раньше ты всегда так делала.

Верно, согласилась Элли, но то было в старые, добрые, давно минувшие, счастливые времена, в те безмятежные дни, когда у нее был дом. Сейчас в квартире уже можно было жить, но вот ее кабинет еще только предстояло отремонтировать и оборудовать.

В конце концов ей пришлось выслушать от Пэтти лекцию о необходимости задать новый тон для «Глоуба» и о том, что нужно придерживаться более современных, молодежных взглядов (и это говорила женщина, которая больше никогда не увидит свои сорок девять лет и одиннадцать месяцев). Элли подозревала, что Пэтти разузнала каким-то образом о ее с Дэвидом «контакте» в тот последний вечер в Италии, и теперь раненая гордость не давала Хендерсон покоя. А как еще можно было объяснить перемену в их отношениях?

Возмущенная до глубины души, не сумев отогнать от компьютера младшего редактора, утверждавшего, что он работал над обзорной статьей, Элли скользнула на место корреспондента из отдела религии, который отошел, очевидно, чтобы прочитать кому-нибудь проповедь, напечатала и отправила редактору свою колонку с максимально возможной скоростью и вылетела из офиса.

— Сука, — пробормотала она, глядя на свой сад. Этот эпитет прекрасно подходил и к Пэтти, и к Дон. Но: — Кого еще нелегкая принесла? — прервал ее размышления звонок в дверь.

— Это я, — ответил прыщавый юнец в куртке с капюшоном. Он стоял на крыльце, робко переминаясь с ноги на ногу, и держал перед собой, словно прикрываясь, большой кусок картона или фанеры, завернутый в коричневую бумагу.

— Я и сама вижу, что это ты, — кисло заметила Элли. — Значит, поджигатель возвращается на место преступления?

— Не будьте такой злопамятной, Элли. Я же не специально. Это был несчастный случай. Такое с любым могло произойти. И мне еще повезло, что я остался в живых.

— Это ты так считаешь. Зачем ты сюда явился, пироман чертов?

— Хотел извиниться. И еще я кое-что вам принес. — Он покачал в руках свой внушительный сверток. — Можно войти?

— Ну хорошо, раз уж тебе так хочется, — смилостивилась Элли. Она провела его в гостиную, в душе радуясь, что у нее появилась компания. — Только не балуйся со спичками, слышишь меня?

В гостиной она не самым элегантным образом уселась на свернутый рулоном ковер и сложила руки на груди.

— Полагаю, ты хочешь, чтобы я снова взяла тебя на работу. Так вот, даже не мечтай. И не проси у меня рекомендательных писем. Потому что совесть не позволяет мне рекомендовать тебя кому бы то ни было.

— А-а, нет, я совсем не хочу у вас работать.

— Интересно почему? Я ведь хорошо относилась к тебе. Я была очень неплохим работодателем.

— Да, вы мне платили, если вы это имеете в виду. Но я не собираюсь наниматься к вам на работу, хотя с вашей стороны было очень любезно сделать мне такое предложение. Нет, я отлично устроился. Я убираюсь в доме Маклинов.

— И ты еще не подпалил их жилище? Какая выдержка!

— Он был случайностью, Элли, тот пожар. У меня нет привычки… Да, так вот, мой подарок. В качестве извинения. — Он сорвал обертку, открыв взору Элли такую ослепительно-яркую картину маслом, что у нее перехватило дыхание и она вынуждена была прикрыть на миг глаза.

— Как… абстрактно, — только и смогла вымолвить Элли.

— Значит, вам понравилась моя картина?

— Это ужасно.

— Спасибо, — ответил Тревор, скромно склонив голову. — Должен признать, что я и сам весьма доволен этой работой. Я назвал ее… — он прикрыл рот кулаком и прочистил горло: — «Анархия в миру».

— Скажи, а ты пользовался кистью? Или просто выдавливал краску из тюбиков прямо на холст? Что здесь вообще изображено?

— А что вы сами видите?

— Ламу в пижаме, спускающуюся по лестнице. — Элли похлопала себя по карманам, вытащила сигареты и вставила одну в губы цвета белладонны. — У тебя нет огонька? Ой, что это я говорю. Нет-нет, не надо.

— Здесь изображено то, что видит сам зритель, Элли. В этом притягательность картины и ее смысл.

— Понятно. Что ж, по крайней мере, ты рисовал красками, славный старомодный консерватор. Мне казалось, что ты скорее воспользуешься крысиными зародышами в качестве средства выражения. Или свиными головами в формальдегиде. Или детской рвотой. На самом деле я и не думала, что в наше время еще пишут картины. Кажется, сейчас все делают инсталляции? Знаешь, всякие там веревки с грязным бельем. Или поля, заставленные молочными бутылками.

— Вы можете повесить ее… — Тревор оглянулся, визуализируя возможный результат. Судя по его лицу, он думал: «На этой стене выглядело бы отлично. И на этой. И вот на той». — Вот сюда. Или сюда. Или вот сюда.

— Я как следует обдумаю этот вопрос. Если только ты не передумаешь и не подаришь ее своим новым работодателям. Как их звать?

— Маклины.

— Да, Маклинам. Раз они так хорошо относятся к тебе.

— Нет. Для них я намалюю другой холст. А этот для вас. Я подписал его. Когда-нибудь он будет стоить состояние.

— Неужели?

— И кроме того, я спрашивал Маклина, не хочет ли он заказать мне картину для столовой, и он сказал, что не сейчас.