Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан

мной лань. Та застыла так неподвижно, что мне сначала показалось, будто она тоже мертва. Возможно, это чучело умершего животного, которое оставили здесь ради розыгрыша или в качестве какого-то сомнительного украшения. Но затем она моргнула и рванулась прочь, скрывшись за деревьями. По идее, она должна была наделать много шума, носясь вот так по лесу, но не раздалось ни звука. Может быть, какой-то шум и был, но его заглушил рёв плотины. Грохот от плотины стоял такой, словно от какой-то волны вселенских масштабов, с неиссякаемым упорством бьющей по бескрайним пляжам унылой и голой гальки. Лань ускакала, её белый хвост предупреждающей вспышкой мелькнул между деревьями, но мне показалось, что теперь я точно осталась одна. За исключением ворон, каркающих на деревьях.

– Вороны означают ложь, – вмешалась Имп. – Не забывай об этом. Помни о чумных докторах в жутковатых клювастых масках, пускай ты их никогда и не видела.

Вороны не всегда означают ложь. Иногда это просто голодные, шумные, грубые создания, этакие крылатые панки, застывшие на голых ветвях февральских деревьев. По крайней мере, мне так кажется. Иногда вороны – это просто вороны.

– Отлично, – напечатала Имп. – Но что ты увидела после того, как заметила лань? Когда взглянула на другой берег реки Блэкстоун над плотиной, что ты там увидела?

Я увидела Якову Энгвин (тогда я не знала её имени, и буду в неведении ещё два года и четыре месяца). Да, я увидела там Якову Энгвин, предводительницу «Открытой Двери Ночи», Пророчицу из Салинаса[126], ведущую к реке десятки мужчин и женщин. Все они были одеты в белоснежные одежды. Ни один из них даже не попытался плавать. Они просто входили в реку, исчезая в её водах, и никто не вернулся обратно. Наверх не поднималось даже пузырьков воздуха. Так продолжалось очень долго, и я уже начала думать, что этому шествию не будет конца, когда вдруг всё прекратилось и на противоположном берегу осталась всего одна женщина. Хотя нет, не женщина. Очень молодая девушка. Вместо белых одежд на ней были джинсы, свитер и ярко-синее пальто с таким же синим меховым воротником. Она стояла на берегу, рассматривая окрашенную в таниновый[127] цвет реку. До Роллинг-Дэм было всего около пятидесяти ярдов, и я могла ясно её разглядеть. Наконец она подняла голову, и на мгновение её глаза встретились с моими. Затем она повернулась и, будто лань, бросилась в сторону леса.

– Ты призрак, – сказала она своему отражению.

Я хотела последовать за убегающей девушкой, но не осмелилась войти в реку, особенно после того, как в её водах утонуло столько мужчин и женщин. Я была уверена, что они схватят меня и утащат за собой на дно. Вместо этого я присела в снегу, как какая-нибудь лань, рысь или койот. Присев, я продолжала разглядывать реку. Я помочилась, поэтому могла быть уверена, что жива, ведь мёртвые женщины не ходят по нужде, правда? Я скорчилась среди деревьев под облачным небом в духе Ман Рэя, почти таким же белым, как снег. Ещё до захода солнца я ощутила жгучий холод, и моё тело превратилось в ледышку. Я стала похожа на хрустальную статую, и луна струила сквозь меня свой бледный свет.

– В «Улыбке оборотня» ты назвала себя Винтер, – написала Имп.

Мы сидим вдвоём при свете луны, все лампы в квартире выключены. Перед нами стоит проигрыватель с динамиками, и я ставлю для Евы одну из пластинок Розмари-Энн. Она сказала мне, что её всегда очаровывала музыка, которая не принадлежала ей, человеческая музыка, разносившаяся над гладью моря, музыка верхнего мира, хотя она очень мало её слышала. И вот я проигрываю для неё «Dreamboat Annie»[128], поскольку помню, что эта пластинка больше всего понравилась Абалин. Ева слушает и изредка что-то говорит. Музыка играет очень громко (так ей захотелось), но я без труда слышу её слова, отчётливо перекрывающие гитары, барабаны, фортепиано, синтезаторы и вокал.

Я только что ещё раз спросила её, что она имела в виду в тот день в музее, когда сказала, что «Утопленница» – это её картина. Успевает доиграть одна песня, начинается другая, и наконец она произносит:

– Ты видела эту картину и теперь одержима ею. Но разве ты никогда не пыталась сделать её своей? Ни разу не оказывалась внутри её?

Я призналась, что нет.

Она поцеловала меня, и музыка стихла. Спустя несколько мгновений я вновь обнаружила себя на берегу реки. На этот раз была не зима, а позднее лето, и деревья вокруг возвышались в буйстве зелени. Мои глаза почти ничего не различали, кроме бесчисленных оттенков зелёного цвета. Но я сразу заметила, что чаща вокруг меня такая густая, что просматривается максимум на несколько футов, куда ни кинь взгляд. Неба видно не было, только очень далеко, над рекой. Я вошла в прохладную, приветливую воду и, оглянувшись через плечо, увидела, что пространство между деревьями кажется совершенно непроходимым. Над моей головой нет ни малейшего намёка на небесный свод. Дело не в том, что я его не вижу, – его просто нет. И тогда меня осеняет, что я не вернулась на берега той реки. Ева одарила меня волшебством, и теперь я оказалась внутри картины. Даже нет – я сама стала картиной.

Я осматриваюсь внимательнее, и во всём, на что падает мой взгляд, – река, лес, древесная кора, подлесок, даже моя собственная кожа, – безошибочно угадывается фактура натянутого, вставленного в раму полотна. И тут я ощущаю, как кто-то начинает нежно, но тщательно наносить кистью из верблюжьей шерсти масляную краску на мой живот, спускаясь всё ниже и ниже.

– Теперь понимаешь? – спрашивает Ева. Я снова оказываюсь наедине с ней в лунном свете. Пластинка закончилась, и звукосниматель фонографа автоматически поднялся, вернувшись обратно. – Всё так просто. Теперь это и твоя картина. Это просто ещё один из способов петь.

Прошло некоторое время, прежде чем я осознала, где нахожусь, и смогла говорить. Я взволнованно выдохнула:

– Ты так много мне дала. Мне хотелось бы дать тебе что-нибудь взамен.

Она улыбнулась и поцеловала меня в щёку.

– Всему своё время, любимая, – вздохнула она. – Потерпи. Совсем скоро всё случится.

Как я уже говорила, Ева пропела для меня бесчисленное множество разных песен и историй. Хотя теперь мне понятно, что всё это были вариации на одну и ту же тему. В лучшем случае они отличались друг от друга некоторыми деталями, которые кажутся мне теперь гораздо менее важными и значительными, чем тогда.

– Ты призрак, – сказала Ева, обращаясь к самой себе.