Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

Так жарким летом 1918 г. в Ипатьевском особняке в далеком пропыленном Екатеринбурге скрещивались стремления и страсти различных политических сил. Правые, монархические элементы, как могли, пытались вырвать Романовых из «дома особого назначения» в расчете на консолидацию, рост и активизацию монархического лагеря российской контрреволюции. «Ультралевые», напротив, требовали без промедления «ликвидировать дом Ипатьева» и тем самым бросить вызов «мировому империализму». Ожесточенная борьба вокруг «дома особого назначения», сколь незначительной бы она ни казалась на фоне уже полыхавшего по всей стране пожара гражданской войны и интервенции, сама по себе была его отражением. На V съезде Советов Я. М. Свердлов говорил: «Во всей нашей работе нам приходилось выдерживать крайне жестокие нападки с различных сторон… Эти нападки имели место не только со стороны безусловно враждебных Советской власти групп и партий, но и со стороны советской партии, левых эсеров»[737]. Забвение или игнорирование этого факта не даст возможности даже приблизиться к истинному пониманию екатеринбургской трагедии…

Оказавшись между «двух огней», большевики последовательно вели линию революционной законности, которая подкреплялась и серьезными политическими соображениями. Казнь Романовых, с одной стороны, могла подбросить дров в костер антисоветской и антибольшевистской пропаганды за рубежом, а с другой – превратить их в «мучеников», дать агитационное оружие в руки контрреволюционного, особенно монархического, лагеря. Только жестокая необходимость, исключительное положение могли поставить вопрос о крайней мере в отношении Романовых. Президиум ВЦИК и Совнарком еще с января 1918 г. обсуждали возможность открытого суда над бывшим царем. В протоколе заседания Совнаркома 29 января (протокол № 59) записано: «Слушали: о переводе Николая Романова в Петроград для предания суду. Постановили: поручить Н. Алексееву (левый эсер, заместитель наркома земледелия. – Г.И.) представить в СНК к среде все резолюции крестьянского съезда по этому вопросу»[738].

20 февраля Совнарком вновь вернулся к этому вопросу. В протоколе заседания (№ 66) зафиксировано: «Поручить комиссару юстиции и двум представителям крестьянского съезда подготовить следственный материал по делу Николая Романова. Вопрос о перевозе Николая Романова отложить до пересмотра этого вопроса в Совнаркоме. Место суда не предуказывать пока»[739].

В апреле, когда Президиум ВЦИК обсуждал вопрос об «охране бывшего царя» (Романовы находились тогда в Тобольске), в протоколе заседания Президиума (№ 3), между прочим, указывалось на необходимость «в случае возможности немедленно перевести всех арестованных (Романовых. – Г.И.) в Москву»[740].

В начале мая, когда Николай и некоторые члены его семьи уже были доставлены в Екатеринбург, Я. М. Свердлов, сообщая об этом на заседании Президиума ВЦИК, сказал, что вопрос о дальнейшей судьбе бывшего царя будет «вынесен на рассмотрение ВЦИК»[741]. По некоторым данным, Президиум ВЦИК готовился вынести этот вопрос на обсуждение V съезда Советов, но вспыхнувший во время заседаний съезда левоэсеровский мятеж помешал этому[742]. Тем не менее, и тогда Советское правительство не отказывалось от своего намерения. Бывший царский премьер В. Н. Коковцов писал в своих воспоминаниях, что 9 июля он был на допросе у председателя Петроградской ВЧК М. Урицкого. Расспросив его о бывшем царе, Урицкий сказал: «Я не буду дольше останавливаться на этом вопросе: Советская власть решила вынести действия бывшего царя на рассмотрение народного суда и Вы, конечно, будете допрошены в качестве свидетеля по этому делу»[743].

Позиция Советской власти встречала недовольство и противодействие левоэсеровских и анархистских элементов в Уралоблсовете. Нельзя не отметить и того, что ряд большевиков Уральского областного комитета партии и Уралоблсовета, в брестский период стоявших на позициях «левых коммунистов», полностью не изжили своего «левачества» и позднее. Некоторым из них казалось, что затягивание решения судьбы Романовых, «примиренчество» в отношении их, с одной стороны, могут дать лишние козыри в руки левых эсеров, а с другой – усилить опасность их бегства из Екатеринбурга.

Надо сказать, что в деятельности ряда членов Уралоблсовета даже летом 1918 г. все еще проявлялись некоторые сепаратистские тенденции. Как известно, в начале 1918 г. он создал по типу Совета Народных Комиссаров свой «областной Совет народных комиссаров», в какой-то мере претендовавший на роль некоего «уральского правительства». В определенной мере это было естественным следствием первого этапа советского строительства в общегосударственном масштабе, усугублявшимся отсутствием прочной связи между центром и периферией. И это, конечно, препятствовало преодолению «левокоммунистических» настроений среди части екатеринбургских и уральских большевиков.

Сложный комплекс ультралевых и левых тенденций на Урале, по существу, стихийно проявил себя в судьбе брата бывшего царя, великого князя Михаила Александровича. Мы уже знаем, что в монархических и белогвардейских кругах, особенно в их проантантовской части, он котировался на будущий престол чуть ли не как «претендент № 1». Разные соображения в данном случае играли роль. В сознании многих монархистов Николай II был все же серьезно скомпрометирован «распутиниадой» и «пагубным влиянием» Александры Федоровны; учитывался к тому же и факт его «добровольного отречения». Михаил Александрович был свободен от этих «компрометирующих обстоятельств» и, согласно псковскому отречению, считался «легитимным преемником». В нем, кроме того, видели слабохарактерного человека, что, по расчетам монархистов, открывало перед ними широкую перспективу нужных политических влияний. Не случайно Милюков в июне 1918 г. рекомендовал «Правому центру» в Москве «отыскать» именно Михаила Александровича…

Между тем Михаил еще в марте 1918 г. был выслан из Гатчины в Пермь «до особого распоряжения»[744]. Здесь он вместе со своим личным секретарем Н. Джонсоном проживал в гостинице «Королёвские номера». Установленный для них режим был практически свободным, о чем в Пермь телеграммой сообщил управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич[745]. Сохранились показания некоего «господина Крумпниса», который весной и летом 1918 г. жил в тех же «Королевских номерах». Он часто видел высоченного великого князя и маленького, полного Джонсона («этих Пата и Паташона») свободно гуляющими по улицам Перми, заходящими в магазины, кинотеатр и т. д. Пожалуй, единственное ограничение состояло в обязанности периодически отмечаться в губернской Чрезвычайной комиссии.