Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

Не знаю почему, сегодня и о нем, и сама о себе я думала без всяких скидок. Наконец-то пришла пора переоценивать ценности. Правда, поздновато уже судить себя по всей строгости, а мертвых вообще не судят, мертвые срама не имут. И все-таки. Что же это была за мораль, которой я руководствовалась в своей семейной жизни? Всепрощение? Боязнь одиночества? Я ведь видела, как жили Велта, Скайдрите, Олга. Слыхала от своих работниц слова отчаяния: «Хоть какой-никакой мужичок, все-таки живая душа в доме. Есть хоть кому стакан воды подать...» Извечное женское терпение? Неужели этот моряк, начальник радиостанции, нечаянно увиденный сегодня, напомнивший мне фронтового радиста Алексея, заставляет меня в эту ночь погружаться в не очень-то приятные воспоминания? Сейчас, издалека, когда Артура больше нет и я не в силах ничего изменить в наших отношениях (и почему только я не сделала этого с такой же энергией, с какой шла на перемены в своей работе?), — да, сейчас я вижу, что не семейная жизнь то была, но муки, притворство, игра. Где уж тут любовь или хотя бы привязанность, когда даже взаимное уважение исчезло. Мог ли он уважать жену, делавшую вид, что не замечает его интрижек с другими женщинами? А я? Как могла я позволить ему снова появляться в нашей спальне после того, как он проводил часы, а порой и ночи в чужих постелях? Где была моя элементарная женская гордость?

Сколько было у него любовниц за эти годы, кто знает... Они сам, наверное, не считал; я же, слава богу, никогда не заглядывала в его письменный стол, в его записные книжки. Я знала четверых: девчонку из самодеятельности, известную актрису, статистку с киностудии и журналистку, которая заботилась о нем так, что даже высылала к нему на работу свою служебную машину с бутербродами и термосом с кофе. Все они не были ни красивыми, ни умными, разве что журналистка слыла остроумной; однако, приглашенная к нам в гости, дама эта, что была старше Артура лет на пятнадцать, все еще изображала девочку, что делает женщину в возрасте просто смешной. Каждая из четырех, надо полагать, мечтала заполучить его насовсем, однако он от меня не уходил, и я тоже не требовала развода. Рассудком я понимала, что отношения наши противоестественны, отвратительны; я стыдилась того, что его большое, белое и совсем чужое мне тело обладало такой властью надо мной, что я уступала ему против своей воли, слепо, по-рабски. И ничто не могло поколебать его долголетней власти над моей плотью, даже сведения о его неверности, вонзавшиеся в меня, как отравленные пули.

Одно полено не горит. Это так. Виноваты были оба мы, именно оба, хотя и не в равной степени. Но когда и с чего началась моя вина? Наверное, давным-давно, потому что, насколько я помню, наша так называемая семья держалась неизвестно на чем, скорее всего на боязни испортить свою репутацию в глазах общества, чтобы, боже сохрани, никому и в голову не пришло написать в моей характеристике: «Морально неустойчива». Нужен был какой-то чрезвычайный случай, чтобы мы бросились каждый в свою сторону. Но такого не приключилось. А у нас обоих не хватило мужества и честности, чтобы вовремя исправить ошибку.

Я старалась уйти целиком в работу, а еще раньше — в спорт. То была моя ошибка, и бо́льшая часть женщин ее совершает. Это я знаю достоверно — как начальник цеха, а позже директор, к которому женщины приходят, чтобы выговориться и выплакаться. Наверное, мне самой следовало кое-что из этих исповедей учесть, чему-то научиться; однако я ведь привыкла лишь командовать да поучать других.

Мне ничуть не стало легче оттого, что я начала сознавать свою ошибку, да и всех других женщин, которые точно так же занимаются многим, больше всего детьми, и знай себе сидят дома в одиночестве. Возникла даже скверная привычка: на юбилеи, торжества, встречи приглашают одних мужей или же одних жен, упуская из виду, что именно в праздники супруги должны быть вместе.

Любое начало прекрасно и многообещающе, так как впереди радость открытий; плохо, когда это ожидание чуда иссякает. Я, невзирая ни на что, жила в ожидании чуда. Ждал его и Артур; скорее всего в надежде, что в один прекрасный день его режиссерский талант вдруг сверкнет в полную силу. А вместе мы долго надеялись на то, что вот-вот наладится, вернется любовь, придут успехи в работе. Но всегда что-то мешало. Я, наверное, не умела его поддерживать, его мир был для меня чуждым, со всеми этими страстями вокруг новой постановки. Я знала только две оценки: хорошо или плохо, нравится или не нравится. А почему это меня трогает или не трогает, объяснить не могла. Его же не интересовал ни мой спорт, ни фабрика, хотя в первые годы мы часто ходили на лыжах вместе и с заснеженными лесами у нас связано много прекрасных мгновений.

Как изменилось отношение Артура ко мне, я могла судить хотя бы по цветам и подаркам. Вначале все принадлежало мне: и купленное им самим, и предподнесенное ему зрителями. Когда завелись дамы сердца, цветы после премьер стали передариваться им. В такие ночи он вообще не являлся домой, якобы обмывая где-то вместе с актерами завершенную работу. Я в таких торжествах никогда не участвовала, и это уж моя собственная вина. Никто меня не отталкивал, мне просто не хотелось находиться в среде, где я — ничто, лишь режиссерская жена; мне нравилось быть среди ветеранов войны, людей спорта, а затем — комбината: там я кое-что значила и сама по себе.

Случалось, кроме всего прочего, что Артур сдавал новую постановку тридцатого или тридцать первого числа. На комбинате горел план. Я сидела в кабинете, прижав подбородком телефонную трубку, просила и ругалась, левой рукой лихорадочно вертела ручку арифмометра, правой рылась в бумагах, а затем до позднего вечера пропадала в цехах. Не будет плана — не будет и премии, а я хорошо знала, что означала эта премия для любого из моих подчиненных, какие надежды связывались с нею и у молодой девушки, и у пожилой женщины; но не только премия зависела от выполнения плана: руководимый мною комбинат являлся лишь одним звеном длинной-длинной цепи, и если звено не выдержит, разомкнется и вся цепь. Я словно тепловоз тянула тяжелый состав. И только на подъем, на подъем, без права даже на коротенькую остановку.

На премьеры Артура я не ходила.