Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл

— Не трогать! Переворачивать страницы буду я, — строго остановил старик его порыв. — Видя, сколько грязи на твоих башмаках (с утра, кстати, шел дождь), не доверяю я и чистоте твоих пальцев, рукоблудник… Ну-ка, взгляни! Вот что удается повидать человеку, когда он отправляется в далекие странствия, а не сидит дома, как какая-нибудь местная деревенщина. — И закончил благоговейно: — Все чудеса, что описаны здесь, на самом деле видел один венецианец…

Боже, что это была за книга! На ее страницах извивались огромные змеи с человеческими головами, они проглатывали маленькие, бессильные корабли, там ходили люди с глазами и ртами прямо посреди груди, и лежали на земле люди, прикрывающиеся от солнца огромными ступнями. И вот, караван этого изумительного путешественника по имени Марко Поло въезжал в далекую Индию… Картинки становились все красочнее, повествование — все интереснее, и на одной из картинок, к восторженному ужасу залившегося пунцовой краской Кристофоро, были даже… совершенно голые чужеземные синьоры, которые как ни в чем не бывало приветствовали путешественников. Нет, на том-то месте у них были пририсованы листочки, но все равно почти все-все было видно… Кристофоро почувствовал, что в штанах у него шевельнулось (хорошо, что толстая суконная жилетка поверх рубахи была длинной), и не мог оторваться от картинки: не терпелось прочесть, что же случилось дальше!

И вот на этом самом интересном месте книгопродавец оттолкнул его острым локтем и бережно закрыл книгу.

— Ну, хватит. Там дальше — еще занимательнее.

— И о царстве Пресвитера Иоанна?

— И о нем, и о многих других царствах и чудесах! А теперь иди и расскажи о книге своему отцу, семье, соседям и всем, кого знаешь. Скажи, что каталонец Гвидо с серьезным покупателем об отличнейшей цене всегда договорится. И еще скажи, есть у меня и много других книг, поинтереснее. А за это, если приведешь мне хоть одного настоящего покупателя, так и быть, покажу тебе книгу до конца. Ну, что застыл как в столбняке?! Иди, иди! — Книгопродавец снова стал ворчливым и начал, взмахивая руками, подталкивать его к выходу. — Грязи мне в лавку нанес!

Кристофоро ничего не видел и не слышал…

Чем ближе к дому, тем тяжелее наливались свинцом ноги. По тому, где стояло солнце, он уже знал, что все-таки опоздал к обеду. В прошлый раз, когда такое случилось (почти год назад), отец расквасил ему нос и губу и высек так, что неделю он не мог сесть на задницу. Работать за ткацкой рамой приходилось стоя на коленях, под которые мать тогда подложила мягкую подушку…

Жалобно, тонко, протяжно заскрипели ржавые петли тяжелой двери. Обед, и впрямь, уже почти закончили и готовились идти к вечерней мессе. Отец сидел на лавке за столом спиной к двери. В этой огромной, сутулой спине было больше угрозы, чем в любом крике или занесенной руке. Мать и Бартоломео смотрели на вошедшего Кристофоро расширенными от страха глазами, совершенно одинаковыми. Кристофоро тихо затворил за собой дверь и опустился перед отцовской спиной на колени.

— Отец, заклинаю именем Пресвятой Девы, простите меня, я отработаю, я буду работать даже ночью, я буду работать даже ночью, отец!

Доменико неспешно развернулся всем телом и дал стоявшему перед ним на коленях Кристофоро такую оплеуху, что мальчишка отлетел в угол и ударился лицом о стену. Рот наполнился кровью, но боли сгоряча он еще не чувствовал.

— Продолжим разговор, когда вернемся с мессы, не то опоздаем. Опаздывать — грех, — сказал Доменико совершенно спокойным, до жути спокойным голосом. А потом медленно встал, снял с гвоздя свою шляпу и вышел за дверь.

«Господи, сделай так, чтобы месса умиротворила отца моего Доменико, сделай так, чтобы все обошлось. Ты же все можешь! Пресвятая милосердная Дева, и Ты тоже помоги, помогите мне оба, пожалуйста!» — молился Кристофоро. Сусанна обняла сына, отерла фартуком кровь с его губ.

Бартоломео сидел ни жив ни мертв, а потом сказал:

— А если тебе не ходить в церковь? Если убежать и спрятаться где-нибудь? Можно — на чердаке воскресной школы. Я знаю ход. Я бы носил тебе еду. Он ведь тебя убьет.

— Не говори глупости, Бартоломео! Отец любит нас всех, только по-своему. И работает для нас не покладая рук. А за побег Кристофоро будет еще худшее наказание, когда отец его найдет. И — всем нам. Бог милостив, будем усердно молиться во время мессы. Глядишь, все и обойдется.

И она истово перекрестилась, а потом подняла с лавки и набросила на плечи свою толстую шерстяную шаль, вынула из люльки спящего Джакомо, который не проснулся даже от всего этого шума.

— Ну, пошли, а то, если к мессе опоздаем…

Может быть, все и впрямь обошлось бы. Но по дороге из их приходской церкви Nostra Signora di Castello произошло вот что.

Шли домой под вечерним сентябрьским ливнем. Отец быстро шагал чуть впереди, самым последним тащился Кристофоро. Губа его распухла и разболелась по-настоящему. Мессу он едва высидел…

Повернули на свою узкую, мощенную булыжником улицу Ткачей.

Вдруг впереди раздался цокот копыт. Навстречу шагом ехали двое всадников. Головы в широкополых шляпах — на огромных белых воротниках, словно их отрезали и положили на круглые блюда. Очень знатные всадники.

Коломбо вжались в стену, чтобы пропустить кавалькаду. Ливень, как назло, полил в этот момент еще сильнее. Кавалькада поравнялась с их семьей. Отец, со шляпой у груди, склонил голову — он узнал в самом пожилом всаднике самого сеньора Джироламо Риарио из могущественной семьи Риарио. Кристофоро с затаенным удовлетворением, в котором он никому не признался бы и под пыткой, отметил, что есть люди и посильнее отца, есть люди, перед которыми он сам не смеет поднять глаз! Лицо и волосы Доменико были совершенно мокрыми от дождя.

Наверное, одному из всадников — помоложе, с очень сердитым красивым лицом — показалось, что простолюдин дал ему дорогу недостаточно быстро.

Хлестко свистнула плетка.

— Дорогу, деревенщина!

Отец вздрогнул всем телом и униженно приподнял плечи, все еще склоняя голову в поклоне.

Всадники — молодой и пожилой — что-то сказали друг другу и засмеялись.

Цокот копыт уже затих, а отец все стоял без шляпы, и толстый рубец наливался багровой кровью на его лбу, как раз рядом с синим шрамом, оставленным фламандцем. По лицу Доменико Коломбо лился дождь, и очень хорошо, что он лился, потому что смывал слезы.

Отец в ярости отбросил шляпу и закрыл лицо руками. Кристофоро и Бартоломео стояли, окаменев. Робко трогая Доменико за мокрый рукав, Сусанна частила какие-то бодрые слова, словно ничего не произошло. И лучше бы она этого не делала. А впрочем, что бы она сейчас ни делала, это уже не имело значения и не могло ничего изменить.

…Кристофоро не помнил, как они вошли в дом и с чего все началось.

Хлопнула тяжелая дверь.

Что сказала мать, он не расслышал. Он помнил только, что отец спокойно взял у нее из рук Джакомо и осторожно положил ребенка в люльку, и только потом ударил ее. Мать оказалась у отца под ногами… Взвилась змея плетки, и тонко, визгливо закричал Бартоломео. И заорал Джакомо, и замычал наверху Джиованни, почувствовав беду, и наверное, упал со своей кровати, потому что что-то очень сильно ударило в потолок. Отец легко, как кузнечика, отбросил локтем трясущегося Бартоломео, что попытался насесть на него сзади, и сосредоточенно, деловито, наклонив побагровевшее лицо над шнуровкой своей белоснежной воскресной сорочки, заносил и опускал, заносил и опускал уже не просто плетку — само витое, тяжелое кнутовище над прикрывающим тонкими бледными руками голову, сжавшимся в комок на полу у лестницы существом…