По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

С наступлением дня ветер не стих и крайне затруднял наше движение. И, однако, мы шли сегодня как-то особенно скоро и и уже вскоре после полудня увидали невдалеке от себя стены пикета Отун-го-цзы. Хотя очень промерзшие и уставшие, мы не могли не вздохнуть с облегчением – два трудных перехода остались у нас позади!

Едва мы развьючились, как ушедший было за водой Колотовкин бегом вернулся назад.

– Ты чего?

– У ключа, тут, сейчас за воротами, джейраны табуном ходят…

Все казаки бросились было за ними, но тотчас же и вернулись.

– Убегли!..

Этот эпизод был единственным в этот день. Мы рано управились и рано улеглись спать, так как и на завтра нам предстоял большой переход.

Ночью в воздухе наступило затишье, но зато к утру термометр показывал уже 25° мороза. Перед восходом солнца, при слабом северном ветре, стало еще холоднее, но уже в это время мы были в движении и наблюдений не производилось.

К рассвету мы прибыли к полустанку Ци-гэ-цзин-цза, месту схода колесных дорог в Гучэн и Турфан и вьючного пути в Баркюль, и отсюда продолжали идти все тою же котловиной Отун-го-цзы, поросшей когда-то туграковым лесом, а ныне представляющей обширное порубище, на котором изредка попадались отдельные экземпляры этого тополя, чахлые и дуплистые; зато тем пышнее разрослись здесь обычные представители флоры пустынь: гребенщик, джантарк, камыш и реже попадавшиеся солянки, а затем какие-то Statice, Anabasis и другие, еще менее в эту пору определимые растения.

На 21-м километре от станции Отун-го-цзы солонцевато-глинистая почва котловины сменилась толщами галечника, представлявшими заметный подъем к востоку. Несколько километров такого подъема вывело нас на террасовидно поднимающееся плато, изрезанное балками, направляющимися в сторону ущелья, которое прорывает южную горную ограду котловины. Очевидно, что если на котловину Отун-го-цзы смотреть как на дно озера, высохшего в недавнюю геологическую эпоху, то помянутое плато следует рассматривать не иначе, как берегом этого озера, сперва крутыми скачками, а затем довольно постепенно от него отступавшим.

Плато это совсем бесплодно. Я не заметил на нем остатков даже таких непритязательных растений, как некоторые Statice, терескен, солянка кам-как (Horaninovia ulicina) и Atraphaxis. На востоке оно упирается в крупный отрог Тянь-Шаня, имеющий западо-юго-западное простирание и по своему геогностическому составу представляющий выдающийся интерес. Мы шли сперва бесплодным ущельем, среди зеленых плотных мелкозернистых песчаников, а затем, продолжая все подыматься, очутились среди стен, сложенных из красных конгломератов (пудингов), имеющих издали сходство с гранитами и местами дающих выцветы цвета сурика. Среди этих конгломератов, образующих гребень гряды, и расположена станция Чоглу-чай. Здесь абсолютная высота достигает уже 4600 футов, или 1401 м (относительная же против высшей точки котловины – 1500 футов, или 457 м), но дальше местность не понижается, и сквозное ущелье Чоглу-чайской гряды выводит на плоскогорье, всхолмленное выходами мелафировых порфиритов и кварцевых и фельзитовых порфиров, подстилающих цветные песчаники, которые образуют здесь гривы того же юго-восточного простирания, примыкающие к осевому гранитному массиву Тянь-Шаня. Вся местность, находящаяся на восток от Чоглу-чайской гряды, изобилует гранитным щебнем, что, на первых порах, заставило меня подозревать существование здесь гранитных обнажений; на поверку оказалось, однако, что щебень этот вынесен из ущелий Тянь-Шаня.

Кроме казенного, в Чоглу-чае имеется и частный тань; но оба так скверны, как только могут быть скверны тани в Китае. Мы еле-еле разместились в одном из них.

В 12 часов ночи мы были уже снова все на ногах. На сегодня нам предстоял переход, который определяли в 140–180 ли, т. е. приблизительно в 64 км. Но зато это был последний переход по пустыне, так как с приходом в Ляо-дунь, как нам говорили, мы вступали уже в пределы культурных земель, и эта мысль в значительной степени поддерживала в нас энергию, подвергавшуюся в течение последнего времени не раз тяжкому испытанию. Разве, например, можно назвать отдыхом трехчасовой сон на морозе градусов в двадцать, когда, для того чтобы хоть сколько-нибудь обогреться, приходилось поверх полушубка и одеял накрываться тяжелым войлоком и сверх того ноги, обутые в валенки и пайпаки, окутывать еще особо ковром! Лежишь, бывало, так и не смеешь пошевелиться, ибо при этом неуклюжая и на морозе оледенелая войлочная попона неминуемо должна будет свалиться куда-нибудь на сторону, и тогда прощай снова тепло! Неловко, тяжело, душно под войлоком, пропитанным лошадиным по́том и грязью, члены немеют… Но мы так уставали, что и такой сон уже считали блаженством!

Из Чоглу-чая мы выступили, когда было еще совершенно темно. Мы едва различали дорогу и соседние скалы, которые мрачными силуэтами рисовались на почти черном фоне звездного неба. Но вот мы окончательно вышли из гор, и перед нами открылась слегка волнистая каменистая пустыня, границы которой терялись в темноте ночи. Здесь стало светлее, но в то же время и значительно холоднее. Дул слабый северный ветер.

Мы еще довольно долго шли в темноте. Мы спустились в глубокий яр, а затем некоторое время огибали отдельные холмы и невысокие гряды, сложенные из пестрых песчаников. Когда рассвело, мы были уже на высшей точке, до которой подымается здесь дорога, откуда и увидали полустанок И-вань-цюань-цзы. Таким образом за ночь мы успели пройти 60 ли.

Окрестности И-вань-цюань-цзы представляют пустыню, всхолмленную выходами фельзитового порфира и усыпанную галькой и крупными голышами. Наносы эти не отличаются, однако, значительной мощностью, так как на дне даже неглубоких ложбин и росточей [проток], то и дело пересекающих здесь дорогу, местами уже выступает коренная порода, а именно – помянутые выше фельзитовые порфиры. Как и всюду на южных склонах Тянь-Шаня, растительность здесь убогая: бросается в глаза только Nitraria Schoberi.

У станции И-вань-цюань-цзы, где местность достигает абсолютной высоты, равной примерно 4900 футам (1490 м), мы подошли всего ближе к Тянь-Шаню; затем круто отклонились на юг и, имея и вправо и влево от себя скалистые горы, 12 км шли дорогой, усыпанной крупной галькой. Здесь дорога оставила горы, лежавшие от нас вправо, и, повернув на восток, пошла по местности, в которой галька чередовалась с глинистыми пространствами, изрезанными глубокими оврагами, поросшими гребенщиком, караганой, шиповником, джантаком, в особенности же камышом, достигавшим местами значительной высоты. Здесь нам попалась Podoces hendersoni и ушла раненной одиноко бродившая антилопа каракуйрюк.

Описанной местностью мы прошли еще 14 км. Глина успела уже окончательно вытеснить гальку и одна слагала плоские увалы, разделявшие здесь лога. С одного из них мы, наконец, увидали Ляо-дунь. Еще 2–3 км – и путь был окончен, пустыня осталась у нас позади, и мы могли поздравить себя с благополучным окончанием тяжелого перехода.

Ляо-дунь – местечко, состоящее из импаня и прилегающей к нему китайской слободки, – составляет крайний западный пункт Хамийского приставства. С солдатами в нем едва ли наберется и 50 душ, существующих по милости и ради проходящего через него тракта. Впрочем, земледелие во сколько-нибудь значительных размерах в его окрестностях не могло бы развиться за отсутствием здесь достаточного количества пригодной земли. К тому же, как кажется, и ляодуньские ключи не особенно обильны водой.