По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

К западу от Комуля расположено фамильное кладбище хамийских ванов. Как на особую его достопримечательность указывали на усыпальницу над могилами Башир-хана и его сына. Это не особенно большое, облицованное зелеными изразцами здание напомнило мне, конечно в миниатюре, действительно грандиозное сооружение, возведенное в нескольких километрах от Кашгара, над могилами сеида Аппака-ходжи и его потомков, еще не так давно правивших Кашгарией.

Другая достопримечательность Хами – китайская кумирня, находящаяся в одном километре к северо-востоку от Син-чэна. Это действительно красивое здание расположено среди старого парка, на берегу пруда, в котором во множестве водились дикие утки (Anas boschas и Dafila acuta).

В ожидании пекинского паспорта, который давал бы нам право дальнейшего движения в глубь Китая, о чем мы телеграммой ходатайствовали еще из Кульджи, мы простояли в Хами семь недель, живя его тихой, спокойной жизнью: охотились, писали, в часы же досуга сетовали на вынужденное бездействие.

Только однажды Хами оживился. Это было накануне китайского Нового года.

В 1890 г. китайский Новый год пришелся на 10 января. Но уже за три дня, готовясь к встрече этого большого китайского праздника, все три города: Хой-чэн, Лоу-чэн и Син-чэн пришли в необычайное для них всех движение. И есть от чего. В жизни китайца Новый год составляет действительное событие. Денежные расчеты, судопроизводство и даже крупные торговые сделки прекращаются на долгое время; к Новому году даются новые чины и награды; ради же Нового года освобождаются преступники, слуги получают отпуск, господа бросают обычные свои занятия и дела; одним словом, все спешат в эти дни повеселиться и отдохнуть – и действительно веселятся на славу!

К Новому же году оживляется и торговля. Базары переполняются различными картинами и картинками, изображающими либо богов, либо целые сцены из жизни различных героев, например, какого-нибудь «Ё-фэй» или «Шуа-жуань-гуй»; они раскупаются в массах и расклеиваются на дверях и во внутренних помещениях; с ними одновременно раскупаются и расклеиваются, с полной верой в значение их, и красные бумажки с различными пожеланиями и изречениями вроде, например: «Хороший человек похож на розу», или такими, которые имеют хоть какое-нибудь отношение к деятельности хозяина. Кроме картин, различных цветных фонарей, фейерверков, хлопушек и тому подобных вещей, появляются также на базаре в обилии различные печения, сласти, свиные окорока, различные предметы китайской кухни и обихода, среди которых, к нашему удивлению, не последнее место занимают лекарства и мануфактура.

И все это раскупается чуть не нарасхват, потому что Новый год – праздник столько же бедных, как и богатых: все стремятся принарядиться, украсить свой кров и в нем приготовить пир для приятелей. Последний фын серебра ставится в это время ребром, последняя ценная вещь несется в заклад, а потому канун Нового года – золотое время для китайских лавочников и ростовщиков.

Весь день 9 января прошел в удивительных хлопотах; а вечером все как бы замерло в ожидании торжества,

Морозу градусов десять. Небо совершенно чисто, и, может быть, только поэтому кажется, что и звезды сияют сегодня каким-то точно не своим, а особенным блеском; впрочем, может быть также, что и торжественная тишина немало содействовала такому впечатлению, которое находилось в полнейшей гармонии с тем душевным настроением, под влиянием которого мы теперь находились.

Десять дней тому назад и мы встречали свой Новый год; но все старания наши ознаменовать чем-нибудь особенным этот день не увенчались успехом. Мы затерялись в громадной, совсем тогда нам чуждой, толпе, которая своим равнодушием парализовала развитие нашего праздничного веселья, наводя ежеминутно мысли наши на воспоминания об оставленной родине и далеких теперь, но не забытых и, может быть, даже сильнее теперь любимых, родных и друзьях. И вот мы всячески забавлялись, пили и ели, но проделывали все это без того оживления и радостного чувства, которые присущи веселящимся людям. Откуда же теперь это волнение? И неужели в свое время равнодушная к нам толпа увлекала нас теперь за собой, сообщив и нам свое настроение?

На улицах тихо. Всюду зажженные огни еще более сгущают в них темноту. И хоть людей пока еще тут вовсе не видно, зато присутствие их ощущается как-то невольно. Нет-нет, да и услышишь где-нибудь голос, а потом и опять тишина, которая минуту спустя хотя и нарушается снова, но уже где-нибудь вдалеке. Томительно между тем бежит время к полуночи… Совсем уже справившиеся китайцы мало-помалу теряют терпение и высыпают на улицу, но царствующее здесь торжественное безмолвие налагает и на них печать молчания, и вот видишь только темные движущиеся фигуры, но не узнаешь в них китайцев, – так мало в них теперь сходства с теми горластыми, привыкшими к самой энергичной жестикуляции людьми, без которых в Китае немыслимо ни одно собрание, ни одна самая ничтожная сходка.

Но вот из Лоу-чэна раздались последовательно три пушечных выстрела…

– Скорее, назад теперь… в тань! Иначе раздавят…

Действительно, громадная толпа вдруг захватила целую улицу и, фантастически сверху освещенная бесчисленными огнями, ракетами и замысловатыми фонарями, быстро двинулась к нам, издавая по временам такие дикие вопли, которые покрывали собою даже оглушительные залпы китайских хлопушек.

Всю ночь напролет шумели китайцы; гремели учащенные выстрелы китайских хлопушек, взлетали ракеты, и по временам откуда-то доносились до нас отзвуки той адской какофонии, которой почему-то присвоено название музыки; а наутро те же китайцы, расфранченные во все лучшее, принимали и отдавали визиты.

С остальными же вместе и мы стали невольными участниками китайского торжества. Получивши визитные карточки от вана Шаа-Махсута, хами-тина Шэнь-гуй-хуна, чин-тэя и других наиболее важных чиновников города, мы не замедлили отвечать любезностью на любезность. Пока же происходил обмен этих скучных приветствий, люди наши проводили свое время иначе: они получили торжественное приглашение на обед к содержателю таня и, как нам показалось потом, не только поели, но и выпили у него вовсе немало во славу китайского Нового года.

Три дня шло такое веселье. Странствующая труппа китайских комедиантов успела уже обойти все богатейшие китайские семьи, распорядитель ее заходил даже к нам предлагать свои услуги. Три дня все лавки и частные здания разукрашены были пестрыми флагами и фонарями, а люди сохраняли праздничный вид и не принимались за повседневные занятия и работы, а затем все пришло в прежнее состояние: сельские жители все разъехались, улицы опустели и Хами вошел в свою обычную колею. Но после недавнего шума еще резче стала бросаться в глаза современная его захудалость.

Наконец, наступил и для нас радостный день: хами-тин явился с нам лично и вручил полученный им из Пекина пакет, в котором препровождался охранный лист, выданный нам цзун-ли-ямынем. Томительное выжидание кончилось, и мы с удвоенной энергией взялись за свое снаряжение в дальнейший путь через пустыню.

Но тут нам встретилось непредвиденное препятствие: в Хами мы не могли достать сколько-нибудь порядочных лошадей за сходную цену, т. е. рублей за 30–35. А так как мы нуждались по крайней мере в 7–8 лошадях, то большая приплата за каждую могла составить сумму, слишком обременительную для нашего более чем скромного бюджета.