На ладони ангела - Доминик Фернандез

— Живьем? Но за что?

— За то что еретик, который думал не так, как другие.

— Это что же, в Риме сожгли человека за то, что он думал не так, как другие?

— Нужно иметь смелость отличаться от других, — сказал я без особого нажима, не зная, стоило ли мне воспользоваться аллюзией, чтобы пленить Данило удовольствием бросать вызов обществу.

Чересчур возбужденный, чтобы услышать мой ответ, он все ошарашено повторял: «Я стану актером! Меня будут смотреть в кино!» Не в силах усидеть на месте, он резко выпрямился и бросился в толчею, шлепая от радости ногами по очисткам. Неожиданно он увидел в корзине у одной матроны, катившей в коляске своего ребеночка, один из тех великолепных сицилийских баклажанов, которые напоминают по форме мяч для регби, схватил его обеими руками и потрясающим ударом правой ноги запулил его прямо в лоханку с кальмарами. «Хулиган!» — завопил измызганный и окоченевший торговец рыбой. Окружающие торговки хором ответили на его возмущение. Данило дал деру, прихватив по пути с какого-то прилавка арбуз. Я уже стоял наготове, нам явно была пора смываться. На другой конец Кампо деи Фьоре, а оттуда, по лабиринту прохладных улочек, вокруг дворца Фарнезе.

Прилипшая от пота майка облекла гладкие формы его груди. Он растянулся в тени под портиком, словно с удовольствием потягивающийся молодой зверь, и тут я случайно обнаружил то, что раньше было скрыто от моего взора. Самые лестные мечты померкли бы в сравнении с тем, что бросилось мне в глаза. Все в этом мальчике нравилось мне. Какой порыв, какая радость жизни, и это, пусть уже притупившееся, возбуждение от кражи и погони! И все во мне зажглось желанием новой авантюры, в которой слово «любовь» не должно было ставить передо мной издевательский вопросительный знак. В сравнении с подростками, которых я встречал последние годы, такими угрюмыми и оскотинившимися в этом обществе изобилия, этот сохранил в себе вольность и чудаковатость рагацци прошлого.

— Сыграем? — предложил он, выкатив на середину улицу блестящий темно-зеленый арбуз.

Мы сделали несколько пасов. Мои ботинки на кожаной подошве были потверже его резиновых кед. Сильно тверже для этой ягодки, которая раскололась при первом ударе, забрызгав покрышку проезжавшей машины соком и семечками.

— Теперь, — сказал Данило, ничуть не расстроившись и горя желанием новых приключений, — пойдем к тебе, что ли.

— Ко мне? — пробормотал я, ничего не понимая.

— Знаешь, у меня, это невозможно. Я живу в одной халупе с двумя своими братьями. Там нас ни на минуту одних не оставят.

Я отвернулся, чтобы он не видел, как я покраснел.

— Ко мне тоже нельзя. У меня мама все время крутится дома.

Мама предоставила бы нам абсолютную свободу. Я сам ни за что на свете не стал бы заниматься любовью там, где она жила. Даже если я себе не слишком хотел в этом признаваться, то объяснить это Данило я уж тем более не сумел бы.

— У тебя что, нет отдельной квартиры? — воскликнул он.

— Слушай, Данило, я знаю одно суперклассное местечко на берегу Тибра.

— Да-а! Я так хотел позырить, как живет какой-нибудь киношник!

— Я с удовольствием тебя свожу. Как-нибудь потом, Данило. Пойдем сначала туда, куда я предложил, за газометр. Ты увидишь, что там лучше, в сто раз лучше, чем в комнате.

Он застыл посреди улицы, расставил ноги и уперся кулаком в бедро.

— На берегу Тибра? Как эта шелупонь? Ну и ну! Я, когда старый стану, я точно лучше на кровати с белой простыней, чем на грязной траве!

Он не обижался на меня. Ни упрека, ни разочарования не было в его глазах, которые искрились лукавством и хорошим настроением. «На берегу Тибра! На берегу Тибра!» Он, от души веселясь, повторял эти слова. Но я, уязвленный его замечанием, спросил его, будучи уверен, что мое худое, жилистое тело, мой подтянутый живот, мои хорошо развитые благодаря занятиям карате плечи производили обманчивое впечатление:

— А сколько лет ты мне дашь?

— Ну за сорок, меньше тебе точно не дашь!

Я прикусил губу. Он это почувствовал. И сразу бросился оправдываться: со сверстниками ему неинтересно, ничему хорошему они научить не могут, он был бы рад, если бы я немного занялся его образованием. Его отец работал на виа Линготто, в филиале Марелли, рабочим в цехе радиотехнического оборудования, он возвращался домой всегда усталый и не успевал заниматься своими сыновьями.

— Я едва читать умею, — признался он мне, покраснев.

Он только что закончил четырнадцать лет обязательной школы. Его братья, родившиеся после него, посещали технический лицей. «Я за них рад!» Это было сказано искренне и без тени злой иронии. Мы шагали вдоль реки быстрым шагом — до газометра, круглые серые очертания которого начали вырисовываться вдалеке за скотобойнями. Рядом с автобусной остановкой он хотел было сбавить шаг. Я же, как ни в чем ни бывало, пошел быстрее, пока тяжелый автобус не обогнал нас. Еще посмотрим, кто из нас двоих, безусого юнца или сорокалетнего «старика», окажется посвежее.

— А твои братья, им нравится в лицее? — спросил я, решив показать ему, что мне еще хватит дыхалки, чтобы потрепать языком.

— Да так. Отличниками им стать не грозит.

— Могу спорить, если у них в классе есть дети служащих, то они их и обставляют.

— Откуда ты знаешь?

Он вынул платок, чтобы вытереть шею.

— Уго остался на второй год в третьем классе. Марчелло прошел. Едва не засыпался, но прошел. Так что жаловаться не на что! Дети эмигрантов, они так вообще все заваливают. Даже переэкзаменовки. У Марчелло есть приятель из Неаполя, он совсем не тянет.

— Да, это не трудно догадаться, — сказал я. — Я раньше был учителем. Я по их сочинениям мог угадать, одни они в семье, или они втроем, вчетвером в одной комнате ютятся, и кем отец работает, и сколько книжек у них дома на полке, и из какой провинции родом семья. Я знал все об их условиях жизни и почти ничего о их реальных умственных способностях.

— Думаешь, я смогу получить диплом? — спросил он меня с некоторым сожалением.

— Еще два брата с тобой в одной комнате? Твои шансы уже снижаются втрое. Тебе кто-нибудь дома объяснял трудные места из Данте, заставлял тебя пересказывать историю Рисорджименто? «Марелли» — передовое предприятие, в этом смысле у тебя преимущество над детьми слесарей и сантехников. Но по языкам, те, кого родители отправляют на каникулы заграницу, точно обойдут тебя. Наверно, ты заслуживал лучших оценок, исходя из твоих личных качеств. Но ты был обречен в этой школьной системе.

— Ну тогда наш Марчелло просто гений! — наивно воскликнул он, не сетуя горько на то, что ему выпало родиться на два года раньше, и что судьба вынудила его разносить хлеб по ресторанам, чтобы подправить семейный бюджет какими-нибудь несколькими тысячами лир.

Пока он слушал мои обличительные речи, я с удовлетворением заметил, что он начал волочить ноги. И уже не прыгал с ноги на ногу и не хлопал в ладоши, как ангелы Фра Анджелико. Его руки безвольно болтались вдоль тела.