Нить - Виктория Хислоп

Он медленно втащил свою тушу по темной лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке. Через час ужин был готов, и он спустился. Жевал Гургурис тоже медленно, с перерывами – даже поднести вилку ко рту, кажется, уже не мог без одышки.

Тайное ощущение счастья не покидало Катерину. Даже если она заходила к Евгении, а письма от Димитрия не было, не огорчалась. Можно и потерпеть какое-то время, если знаешь, что когда-нибудь он вернется – а он вернется, вне всяких сомнений.

Месяца через полтора после приезда Димитрия Катерина заметила, что и сама тоже, как и муж, пугающе раздалась в талии. И грудь тоже увеличилась в размере.

– Ты наверняка беременна, – сказала Евгения. – Я даже не сомневаюсь.

– Но Григорис же догадается, что это не его ребенок! – воскликнула Катерина. – У нас уже столько месяцев ничего не было! Он всегда уже спит, когда я ложусь в постель…

– Что-нибудь придумаем, – успокоила Евгения улыбаясь. – Но я бы на твоем месте не говорила об этом ни одной живой душе. По крайней мере, пока.

Через несколько дней Катеринин желудок стал все хуже реагировать на ее собственные блюда, и она не могла без тошноты съесть ничего, кроме хлеба с оливковым маслом. Несмотря на это, она продолжала готовить еще старательнее. Пирог со шпинатом из слоеного теста, говядина с сыром халуми, бугаца (пирожные с жирным заварным кремом) – все это были любимые блюда ее мужа, и она хотела удовлетворить его аппетиты.

Однажды Катерина приготовила ужин полегче обычного. В качестве основного блюда подала рыбу без картофельного гарнира. Даже десерт был легкий: клубника, чуть присыпанная сахаром, и тонкие вафли.

– Ты что, на диету Григориса посадила? – спросил муж, помахивая вафлей в воздухе. – Считаешь, кириос Гургурис немного раздобрел?

С этими словами он потер свой необъятный живот. Но Катерина только мило улыбнулась и сказала:

– Я подумала, пусть будет что-то новенькое для разнообразия.

В эту ночь, когда они легли в постель, Гургурис не заснул сразу же по своей привычке, и Катерина, раздеваясь в гардеробной, не услышала храпа. Она надела ночную рубашку, которую вышивала когда-то специально для брачной ночи, вошла в спальню и, не выключая ночника, чтобы муж разглядел в темноте белую ткань, улеглась в кровать рядом с ним.

Она почувствовала, как его руки задирают на ней шелковую рубашку, и тут же, без разговоров, он взгромоздился на нее. Почти задыхаясь, она не смогла даже вскрикнуть – воздуха не хватало. И тут же, в самый миг коитуса, тяжеленная туша обмякла.

Поняв, что ее придавило огромное мертвое тело, которое после смерти стало еще тяжелее, Катерина пришла в ужас. Но властное чувство, говорившее, что ей теперь есть для чего жить, придало ей почти сверхъестественную силу, и она сумела столкнуть с себя Гургуриса одним отчаянным рывком. Кое-как выбралась из-под него.

Первой мыслью было: не пострадал ли ребенок? Второй – как теперь скрыть радость оттого, что муж наконец мертв?

Одевшись и взяв себя в руки, она пошла в соседний дом звать на помощь. Через час прибыл врач и засвидетельствовал смерть Григориса Гургуриса. Причиной была острая сердечная недостаточность – довольно распространенный случай, учитывая его возраст и лишний вес. Его сердце давно уже было бомбой с часовым механизмом.

Остаток ночи Катерина проспала в гостевой комнате, под красивым одеялом, которое вышивала в память друзей, а утром тело ее покойного мужа увезли.

Катерина сделала все, что от нее требовалось. Ходила в черном с ног до головы и отвечала на письма с соболезнованиями. На похороны пришли десятки работников мастерской и многие клиенты Константиноса Комниноса. Все восхищались ее стойкостью. Чем же еще можно было объяснить то, что вдова не плачет?

Через несколько дней зачитали завещание. Катерина узнала, что предприятия в Салониках отходят племяннику Гургуриса, который управлял мастерской в Ларисе. Ему же достался и дом на улице Сократус.

Адвокат посмотрел на Катерину поверх очков, ожидая реакции. Так нередко случалось, что человек завещал всю собственность родственнику-мужчине, если у него не было сына или другого прямого наследника, но адвокату казалось, что это довольно жестоко – выгонять молодую женщину из дома.

Она держалась с совершенным спокойствием, что адвокат счел весьма достойным.

– Ах да, – сказал он. – Тут еще кое-что.

Он улыбнулся ей, стараясь подбодрить ее, как маленькую.

– Он отдельно указал, что его племянник должен выплачивать вам ежегодное содержание в сумме половинного жалованья модистры.

Катерина почувствовала неодолимое желание расхохотаться над такой мелочной гадостью, но нельзя было показывать этого важному адвокату, глядящему на нее из-за стола.

– Спасибо, – сказала она. – Но я без этого обойдусь. Когда я должна освободить дом?

– Через месяц после смерти вашего мужа, – ответил адвокат, заглянув в документ.

– Отлично, – сказала Катерина. – Я съеду к концу недели.

Адвоката даже заинтриговала эта женщина – с ней ведь обошлись так низко, а ей, судя по всему, и горя мало.

– Видимо, я была очень плохой женой, – сказала она, почувствовав его удивление. – Но и он был очень плохим мужем.

С этими словами Катерина встала и вышла из комнаты. К вечеру ее чемоданы были собраны и дом на улице Сократус заперт. Вместе с несколькими платьями она взяла с собой только вышитое одеяло и свою машинку зингер. Больше ей ничего было не нужно. Легкой походкой она вышла на главную улицу и взяла такси до улицы Ирини. Евгения ждала ее.

Беременность была уже заметна, но тошнота прошла, и Катерина чувствовала себя счастливой и полной жизни, как никогда.

– Жаль, что нельзя надеть что-нибудь поярче, – сказала она Евгении; вдовьи наряды казались ей грубыми и безжизненными.

– Думаю, лучше еще немного в черном походить, – посоветовала Евгения. – Иначе выйдет легкомысленно.

Совет был здравым. В таком консервативном городе Катерине было необходимо, чтобы в ней сразу опознавали вдову. Тогда не будет вопросов о том, чей ребенок.

Последние месяцы перед рождением малыша Катерина посвятила шитью для него разных одежек: чепчиков, слюнявчиков, распашонок, платьиц, курточек, одеял.

Оставаясь одна, Катерина напевала своему еще не рожденному ребенку. Наверное, тысячу раз строки ее любимой песни звучали из окна, придавая новый смысл ее положению.

Проснись, малыш, уже поет рассвет

Печальную мелодию в тиши,

Лишь для тебя рождается она

Из чьих-то слез и из тепла души…

Как только люди стали замечать изменения в ее фигуре, сочувствия и участия к ней стало еще больше.

– Какая трагедия, – говорили они, – остаться беременной вдовой.

В последние недели перед родами Катерина часами сидела с Евгенией на крыльце, наслаждаясь ласковым теплом ранней осени на тихой мощеной улице. У ног их стояла корзинка с разноцветными лоскутками хлопка, иголками, ленточками и тесьмой. Обеим хотелось успеть закончить все к сроку.