Алые сердца. По тонкому льду - Тун Хуа

– Тринадцатый господин, чему вы так обрадовались? – улыбнувшись, поинтересовалась я. – Поделитесь со всеми! Чего радоваться в одиночку?

Он насмешливо взглянул на Иньчжэня и ответил:

– Я не могу сказать. Если ты правда хочешь знать, мы можем позже побеседовать об этом наедине.

– Не можешь сказать? А ну, говори немедленно! – шутливо вскричал Иньчжэнь. – Говори при мне, тогда я буду хоть немного спокоен. Если вы будете секретничать наедине, кто знает, что ты там наплетешь?

Хотя голос Иньчжэня звучал очень сердито, в нем слышалось истинное веселье. Наконец-то они с тринадцатым начали шутить и смеяться, как раньше. Конечно, это случалось лишь изредка: большую часть времени тринадцатый господин продолжал строго соблюдать этикет; однако Иньчжэнь уже и этим был весьма доволен. Он был рад тому, что настроение тринадцатого значительно улучшилось по сравнению с прошлым годом, когда он только-только вышел на свободу, рад, что в глубине души тринадцатый по-прежнему видит в нем своего родного четвертого брата, с которым можно не соблюдать никаких правил.

Улыбнувшись, тринадцатый господин взглянул на меня и спросил:

– Ты когда-нибудь слышала пение царственного брата?

Я покачала головой. Он кивнул и со смехом продолжил:

– Если бы ты смогла заставить царственного брата спеть, сразу бы все поняла. Боюсь, однако, что сделать это будет очень непросто.

Я с улыбкой покосилась на Иньчжэня, который старательно делал вид, что его это не касается, и предположила:

– Судя по всему, эти звуки не особенно ласкают слух.

– Эх, это не описать такими простыми словами, как «ласкает слух» или же «не ласкает», – улыбаясь, вздохнул тринадцатый, – это…

Он замолк, продолжая с широкой улыбкой глядеть на Иньчжэня.

– Договаривай уж, – с деланым смехом велел тот.

Откашлявшись, тринадцатый начал рассказ:

– Однажды в день рождения царственного отца, когда я был еще совсем мал, третий брат сыграл мелодию и царственный брат пожелал также порадовать отца, преподнеся ему в подарок песню. Однако стоило ему открыть рот, как все мы, кто был еще маленьким, тут же зажали руками уши. Четырнадцатый брат и вовсе спрятался под стол. Старшие же братья молча терпели, морща лбы. Один лишь царственный отец с улыбкой слушал до самого конца. Как только царственный брат закончил петь, весь зал взорвался овациями. Мы даже, ликуя, били руками по столу. В тот вечер отточенная игра третьего брата не имела такого же бешеного успеха и не вызвала таких бурных аплодисментов – царственный брат был на пике славы.

Я рассмеялась, прикрыв рот рукой, чтобы быть потише.

– Судя по всему, я просто обязана это услышать!

– С того дня мы все обращались в бегство, едва царственный брат собирался петь, – со смехом отозвался тринадцатый господин. – Жаль, что за все эти годы тот раз был единственным, когда мы слышали его пение. Если царственный брат впоследствии соберется спеть снова, он должен непременно уведомить об этом своего младшего брата.

Иньчжэнь продолжал вышагивать по тропе, с невозмутимым лицом глядя вдаль. Мы с тринадцатым бросили на него взгляд, переглянулись и снова захихикали.

Чэнхуань сидела на качелях, которые толкал Хунли. С ними вместе было несколько товарищей Хунли по учебе, детей именитых вельмож, сын тринадцатого господина Хунтунь и стайка маленьких гэгэ. Некоторые тоже качались на качелях, в то время как остальные сидели на лужайке и весело переговаривались.

Укрывшись в рощице, мы трое с улыбками наблюдали за ними. В тот момент на лужайке появилась маленькая миловидная служанка. Проходя мимо, она поприветствовала каждого, после чего продолжила путь. Хунли, провожая взглядом ее исчезающую вдали фигуру, забыл толкнуть качели Чэнхуань. Та, с нескрываемым коварством оглянувшись на Хунли, тоже вытянула шею, глядя вслед служанке, а затем разразилась громким хохотом, который тут же подхватили все дети вокруг.

Я сжала губы, подавляя улыбку, и подумала: на восьмой месяц этого года Хунли как раз исполнится двенадцать лет, а это, по меркам нынешней эпохи, самый подходящий возраст для начала любовных ухаживаний.

– Сейчас мы, которые когда-то так же качались на качелях, уже почти седовласые старики, – улыбнулся тринадцатый господин, с тоской вздохнув. – Мы смотрим на них – и будто видим самих себя тех лет.

Я взглянула на него и спросила со смешком:

– Неужели наш прекрасный и своевольный тринадцатый господин когда-то тоже с глупым видом провожал взглядом девичью фигурку?

Тринадцатый оставил мой вопрос без ответа и с едва различимой улыбкой продолжал наблюдать за резвящимися детьми.

– Тогда ты тихонько расскажи мне, правда ли было такое? – негромко обратилась я к Иньчжэню.

Тот лишь улыбнулся в ответ.

Хунли смерил детей разгневанным взглядом.

– Не смейтесь! – сердито закричал он.

Все тут же опустили головы, сдерживая улыбки и не решаясь смеяться в открытую, и лишь Чэнхуань как ни в чем не бывало продолжала хохотать. Хунли попытался было закрыть ей рот ладонью, но девчонка спрыгнула с качелей и побежала прочь от него, на бегу строя рожицы:

– А четвертому принцу нравится служанка, четвертому принцу нравится служанка…

Хунли бросился было за ней вдогонку, но в Чэнхуань словно демон вселился: она так петляла в толпе детей, что Хунли, лицо которого заливал румянец, никак не мог схватить ее, хотя он бегал гораздо быстрее.

Иньчжэнь нахмурился. Взглянув на него, я подошла к тринадцатому господину и тихо спросила:

– Когда Его Величество еще был маленьким четвертым принцем, случалось ли такое, что он с какой-нибудь придворной дамой или служанкой…

Тринадцатый расхохотался и толкнул меня обратно к Иньчжэню:

– Царственный брат, ты позволяешь ей выспрашивать о твоих личных делах?

Иньчжэнь слегка улыбнулся, пристально глядя на меня, от чего мне стало неловко, и я опустила голову. Тринадцатый господин покачал головой и с улыбкой пояснил:

– Царственный брат с детства был холоден к другим и всегда ходил с равнодушным лицом. Царственный отец говорил, что четвертый сын несловоохотлив, а потому с ним сложно завязать дружбу, девушки же, завидев его, тут же уходили подальше, избегая встречи с ним. Да он и сам неохотно разговаривал с людьми. Я помню, что в детстве наибольшим расположением пользовались пятый и восьмой братья: с ними с удовольствием играли все маленькие господа и гэгэ как во дворце, так и за его пределами.