Большое зло и мелкие пакости - Татьяна Устинова

Потом перевел взгляд на майора Булкина и сунул пистолет вкобуру:

— Где ты его взял, Петр Петрович, этого Мишу?

— В ФСБ, — буркнул майор. — А ты что думал, и вправду бомж?

Никоненко захохотал, чувствуя, как легчает в голове, вгорле, в желудке.

— Ну что, — спросил он и, нагнувшись, за волосы поднял изснега голову, поворачивая ее лицом к себе, — что же ты оплошал так? Тебе несовещание проводить, тебе девок добивать надо было! А ты? А еще говорил,правоохранительные органы у нас плохо работают! А, Евгений Петрович?

Евгений Петрович Первушин силился сглотнуть слюну, котораятекла у него изо рта, и закатывал глаза. Никоненко брезгливо сунул его обратнов снег.

— Вызывай “Скорую”, Петр Петрович, там у одной кровотечениесильное, а вторая вроде в шоке.

— Будем задержание оформлять? — спросил майор Булкин скучно.

— Будем, — согласился капитан Никоненко.

* * *

Потапов слушал внимательно, щурился на чашку с кофе, но очкипочему-то не надевал.

— Мне сильно помешали эти танцы вокруг Тамариных записок.Кроме того, там была записка с угрозами в ваш адрес, и написать ее мог толькострелок, чтобы сбить нас с толку, пока мы думали, что стреляли в вас. Я слишкомдолго ковырялся в этих деталях.

— Да уж! — сказал Потапов хмуро.

— Потом мы выяснили, что стреляли не в вас, а в МариюСуркову, и после второй попытки убийства стало ясно, что убить ее нужно какможно быстрее.

— Подождите, я не понял ничего. Почему надо было стрелять наглазах у всех, когда можно спокойно стрелять в какой-нибудь подворотне?

— Человека, стреляющего в толпе, чаше всего найти вообщеневозможно. И еще он был хорошо замаскирован, ваш Евгений Петрович.

— То есть как замаскирован? Бороду, что ли, приклеил и усы?

— Нет, Дмитрий Юрьевич. Человек надевает какую-нибудьневзрачную одежду, сутулится, шаркает ногами — и готово дело. Это оченьизвестный прием. Вы видели человека в коричневом плаще, и вам даже в голову непришло, что это ваш одноклассник Евгений Петрович Первушин, собственнойперсоной. Ваш одноклассник имел значительную фигуру, длинное пальто ипредставительный вид. Человек в плаще был мелкий, незаметный и совершеннонеинтересный. Его все видели, и никто, никто не увидел в нем Евгения Петровича.Он выстрелил, все шарахнулись, побежали, он снял плащ, остался в пальто,превратился в Евгения Петровича и спокойно уехал домой. Суркова осталась жива,и он решил добить ее, побыстрее. Времени у него было в обрез, как он считал. Вбольнице она его оглушила и добыла нам пуговицу от его плаща. Я потом с этой пуговицейво все шкафы заглядывал — и у Лазаренко, и у этой вашей Дины. Пистолет у негобыл в сумке с луком. Под луком лежала плоская открытая коробка, чтобы былолегко достать.

— Почему не в кармане?

— В кармане могли остаться следы. Масло или что-то в этомдухе. Мы стали бы проводить экспертизу и нашли бы. Он очень… серьезный человек.Он не хотел осложнений. Да и сумка — это отличная часть маскарада. Потом онубил домработницу Алины Латыниной. Алину он в лицо почти не знал, убил женщину,которая вошла в ее квартиру в похожей по стилю одежде. И снова неудачно. Теперьему нужно было действовать наверняка и прикончить сразу обеих. Алину он выманилочень легко. Один укол, и она готова. И Марусю так же.

— Почему не убил сразу?

— Где?! Возле офиса? В больничном сквере? В шприце у негобыл состав, парализующий центральную нервную систему, но идти-то они могли!Никто не обратил внимания — ну идет кто-то под ручку с дяденькой в коричневомплаще, и все дела. А в машине не убил — не хотел кровью пачкать сиденья.

— Шприц, яд, центральная нервная система, — сердясь отстраха за Маню, сказал Потапов, — да кто он такой, этот Первушин? Шпион, чтоли? ЦРУ? МИ-6? “Тигры освобождения”, “Тамил” и “Лама”?

Никоненко улыбнулся.

— Так и есть, Дмитрий Юрьевич. Шпион. В ресторане, где егосебе на горе увидала Маруся Суркова, он встречался со своим агентом. Илирезидентом, я ничего не понимаю в этой терминологии, это по части ФСБ.Американца через три дня арестовали, об этом говорили во всех новостях. ВашПервушин плохой шпион. Начинающий. Он был уверен, что на него у наших ничегонет, а вот Маруся с Алиной, увидев американца по телевизору или в газетах,могли куда-нибудь позвонить или кому-нибудь сказать, что видели американца вобществе бывшего Марусиного одноклассника. Раз они его видели, значит, ондолжен был их убить. И чуть не убил. — И, не сдержавшись, капитан Никоненко отдуши выматерился.

Потапов надел очки, потянул к себе лист бумаги и сталрисовать лошадь.

— Как вы узнали, что это он?

— Я узнал об этом только в самый последний момент, —признался Никоненко, — хотя подозревал, конечно. На школьный вечер только двачеловека пришли в первый раз — это вы и Первушин. Вы сказали, что вас“потянуло”, и он сказал примерно то же самое. Вас я быстро исключил.

— Почему?

— Рядом с вами все время был охранник, который с вас глаз неспускал. Стрелять в присутствии собственной охраны — глупость. Кроме того, стого места, где вы были, так выстрелить нельзя, а ваше местонахождениеподтвердили все свидетели. Первушин, когда я с ним разговаривал, ничего несказал мне про коричневый плащ, который все видели. Почему? Потому, что невидел, или потому, что придавал этому какое-то особенное значение? Не видеть онне мог, раз видели все. Значит, придавал значение. Потом он сказал мне, что немог помочь Сурковой потому, что у него были заняты руки. На вечере в руках унего ничего не было. Он скинул свой плащ и держал его в руках, вот оттого рукии были заняты. Конечно, я поздно вспомнил, что Алина Латынина говорила мне проресторан, но, в конце концов, все подтвердилось — в ресторане был Первушин.

Они помолчали.

— Сами знаете, — сказал Никоненко будничным тоном, — как унас сейчас все любят шпионские процессы. В Штатах Буш изо всех сил старается, иу нас тоже решили не отставать. Вот и запаниковал ваш одноклассничек.

Потапов пририсовал лошадиной морде длинный нос и спросил,старательно его заштриховывая:

— Значит, Женька столько раз пытался их прикончить простопотому, что они его видели? Видели в ресторане?

— Ну да, — согласился Никоненко, — раз видели, значит,должны умереть.

* * *

Потапов вышел на кухню, когда кризис почти миновал, лишьслабые его отголоски продолжали сотрясать отдельных пострадавших.

— Ты чего? — спросил он хриплым со сна голосом.