Время скорпионов - D.O.A.

Амель потребовалось несколько секунд, чтобы проглотить пилюлю. Страх отступил, зато его немедленно сменил стыд. Она чувствовала себя испачканной, и не столько из-за пережитого нападения, сколько из-за последних слов, произнесенных «бородачом» — так в ее сознании определился его образ. Девушка не могла отделаться от мыслей об инциденте в баре «Крийон» и о том, что потом произошло между нею и Ружаром. Вот на что она обрекла себя и своего мужа.

На неверных ногах Амель стала подниматься на четвертый этаж. Она вошла во второе, сомнамбулическое состояние, стоячий нокаут. Когда мадам Сесийон наконец открыла дверь, ее материнский инстинкт немедленно уловил недомогание молодой женщины. Не задавая вопросов, она проводила гостью к потертому дивану в маленькой гостиной и исчезла, чтобы приготовить ей «попить горяченького».

Через несколько минут она вернулась с ярким пластмассовым подносом. Амель немного успокоилась. Где-то в глубине квартиры из радиоприемника звучала музыка. Сначала женщины пили чай, обмениваясь лишь робкими формулами вежливости. Журналистка воспользовалась этим вступлением, чтобы завершить осмотр комнаты и своей собеседницы. Они были похожи: жалкие, состарившиеся раньше времени.

На комоде рядом с диваном расставлены семейные фотографии. Мадам Сесийон заметила, что Амель внимательно изучает их:

— Вот этот, в середине, мой Лоран. — Растрогавшись, она склонила голову набок. — Правда красавец? И совсем не похож на своего брата. Умный, гораздо умнее. И более печальный. Мы всегда старались дать ему больше, но без особого успеха. Он отдалился от нас, мы перестали его понимать. Отец очень страдал из-за этого. В конце концов даже отказался разговаривать с сыном. — Мадам Сесийон показалось, что она должна оправдаться: — Мой муж очень достойный отец, девушка. Я знаю, что в глубине души он чувствует свою ответственность за все, а это затрудняет общение. Поэтому его сегодня здесь нет.

— Я понимаю, не беспокойтесь. Если не возражаете, я буду записывать. — Не дожидаясь ответа, Амель вытащила из портфеля блокнот.

Казалось, мать Лорана Сесийона не в силах оторвать взгляда от фотографии сына.

— У малыша очень рано начались сложности в школе. Он хорошо все усваивал, но боялся контрольных. Любой экзамен превращался в настоящее непреодолимое препятствие, они ему даже по ночам снились. И так во всем, даже в спорте. А ведь он очень боялся разочаровать нас. Или выглядеть смешным в чужих глазах. Это его изматывало. А мы поняли слишком поздно. — Мадам Сесийон наконец повернулась к журналистке. — Он компенсировал свои страхи агрессивностью. Ему казалось, что если его будут бояться, то будут и уважать. Он стал болтаться по улицам с другими местными трудными подростками, ну, знаете, теми, кого уж слишком быстро начинают называть хулиганьем, отребьем.

Странно, мадам Сесийон не выглядела рассерженной. В ее голосе по-прежнему звучала нежность.

— Из-за них он и наделал глупостей?

— О, вы знаете, они подначивали друг друга. Мой Лоран не хуже других валял дурака.

— Похоже, вы на них не сердитесь.

— На других мальчиков? Нет. А с чего бы мне на них сердиться? Видели, что у них за жизнь? О чем им предлагается мечтать, кроме тех штук, которые хочется купить, да не на что? Никто не протягивает нашим детям руку помощи. Никто их не принимает. Те, кто приходит, так сказать, помочь: разные ассоциации или политики, — чаще всего появляются здесь с дурными целями.

— То есть?

— Они приходят ради себя, потому что им так выгодно, или укрепляет их положение, или просто по наивности. И не отдают себе в этом отчета, пока все не рванет прямо у них перед носом. По-настоящему хороших людей немного, а главное, у них нет поддержки. Так что в конце концов они отступаются, и это нормально. Слишком уж тяжело.

Она умолкла, и опять было слышно только радио. Амель прислушалась, пытаясь разобрать, что говорит диктор, и поняла, что приемник находится в соседней квартире.

Мать Лорана Сесийона снова заговорила:

— Первый раз моего сына взяли за продажу небольшой партии наркотиков, ничего серьезного. — Она вздохнула. — Тогда удар отвели сотрудница социальной службы и судья по делам несовершеннолетних. Хорошие были люди. Они помогли ему пройти обучение, устроили работать учеником. Но дело не пошло, и он опять принялся за старое с оставшимися на свободе дружками. Полиция постоянно вилась вокруг них, ясно было: добром не кончится. Они все время их искали. Что тут скажешь, местные мальчишки не ангелы, но, даже когда они ничего не делают, полицейские ищейки плохо к ним относятся. У нас полиция такая же банда, как и все остальные, потому-то их и не уважают. Так что всяко никто никого не уважает.

— Похоже, кроме верующих. Когда я шла к вам, то… — Амель умолкла: она не испытывала ни малейшего желания объяснять, что с ней произошло.

Мадам Сесийон ее и не расспрашивала. Она была сдержанная, скромная женщина. Безропотная.

— Вы знаете, это благодаря им мой Лоран выпутался. То есть сначала мы так думали. Я так думала. Мужу-то моему эти люди никогда не нравились. Он католик и… в общем, они ему не нравились. А я-то искренне верила, что они выведут моего Лорана на верную дорогу.

— Оказалось не так?

— Нет, они крепко его держали, но, как выяснилось, только для того, чтобы отдалить его от нас, изолировать. Я читала статьи про секты, так вот очень даже похоже. Поначалу он встречался с ними один раз в неделю, днем. Потом прибавился еще вечер. Он стал постоянно говорить о религии, обо всем, что запрещено. А потом перешел в их веру. В то время он отсутствовал дома все чаще и чаще, и мы никогда не знали, где он. Стал реже звонить. И однажды прямо мне в лицо сказал, что стыдится меня.

Амель увидела, как глаза хозяйки наполнились слезами. Наступил момент, которого она так боялась. Она не знала, что следует сказать или сделать, и, пока мадам Сесийон шумно всхлипывала, сидела, глядя в сторону.

— Вы понимаете, он нас стыдился! Он стал считать своего отца нечестивцем и… попытался перетянуть на свою сторону брата. Но у него не получилось, тогда он разругался и с ним тоже. А потом мы очень долго его не видели.

— Вы знали, куда он делся?

— Он никогда не хотел внятно объяснить, чем занимается. Но однажды, после нескольких месяцев, когда от него не было ни единой весточки, он на несколько дней вернулся и рассказал, что ему дали боевое имя, истинное. Джефар или что-то в этом роде. Как он гордился! Рассказывал, что братья нарекли его этим именем в Косове, куда он ездил после Лондона. В тот приезд он все больше был не дома, а потом однажды ночью уехал, даже не простившись.

Наступила новая пауза. Журналистка дала собеседнице время успокоиться, а сама тем временем перечитала свои записи. Затем, сочтя паузу затянувшейся, Амель продолжила беседу:

— Как вы узнали, что…

— Нам позвонили полицейские из Парижа и сказали, что на него напали бездомные и забили насмерть. Бездомные, понимаете! Я им не поверила. Немощным бедолагам никогда не справиться с моим Лораном. К тому же он ведь в Париже был не один. Однажды он сказал мне, что все время проводит со своими алжирскими друзьями и что все они бывшие солдаты. Он называл их афганцами, потому что они там воевали. Он даже хотел уехать с ними туда.