Тамбур - Анна Малышева

Теперь он был моим, только моим, даже несмотря на то, что не я его убил;

Он лежал у меня в ванной комнате. В сущности, мне было все равно. Я даже сам собирался вызвать милицию и во всем признаться. В тамбуре было так тихо. Я еще раз сходил в ванную и посмотрел на него. И вдруг понял, как он здесь оказался. Он ведь пришел напомнить мне о занятиях! Он… Сделал то, о чем я мечтал, на что надеялся, а я убил его! Убил чужими руками! Заставил убить мать, — которая одна воспитывает ребенка! Она наверняка пошла к нему сразу после нашего разговора.

А он в это время шел ко мне. И погиб у меня. Наверное, даже ничего не понял.

Я сел на пол. Пьян был уже порядочно. Помню, что по лицу катились слезы. Я их даже не вытирал.

В этот миг я все ему простил. Видите, я нуждался в немногом…

Но тогда зачем, зачем я так поступил с ним, и с нею, с этой женщиной?! Его воскресить было невозможно. Я решил спасти хотя бы ее.

В нашем тамбуре жила женщина, которая никак не могла вызвать подозрений в убийстве. Света и я занимались у Алексея Михайловича. Та вряд ли помнила его имя. Труп нужно было перебросить к ней. А вину я решил взять на себя. То есть я сейчас пытаюсь оправдаться, выглядеть героем. На самом деле, когда я обернул ему голову полотенцем и потащил к Татьяне, то думал, что и мне удастся выйти сухим из воды. То есть из крови.

Мне вдруг захотелось жить. Инстинкт, наверное. Нелепость.

Дверь у нее была незаперта. В комнате я слышал тихие рыдания и понял, что она дома. Потащил труп на кухню. Снял полотенце, вышел на площадку, выбросил в мусоропровод. Все было кончено.

Нам в почтовые ящики подкидывают листовки с разными рекламками. Среди них был и телефон доверия. Я позвонил было, но услышав голос, бросил трубку. Что я мог сказать? Снова пил коньяк, ходил в ванную комнату, смотрел на кровь. Это наводило меня на какие-то мысли.

Потом я все-таки позвонил и решился заговорить. На телефоне доверия дежурила женщина, и кажется, я ее напугал. В это время в тамбур вошла милиция — я слышал.

Наверное, Татьяна обнаружила труп на своей кухне. Тогда я перерезал себе вены. Я сидел в ванной комнате, на полу, смотрел в потолок и думал, думал. Время, от времени отпивал еще глоток из бутылки. Кто убил его?

Я. Я, и только я. А мать Светы ни при чем. Зачем она созналась? Это же не правда!

Я взял мобильный телефон и позвонил еще раз. Помню, что читал Данте, в переводе, конечно, и помню, что женщина-психолог была очень взволнована. Ну еще бы!

Время от времени у меня отключалось сознание, и я с трудом находил потерянную нить разговора. Кровь текла на пол, сливалась с его кровью… Наверное, я чудовище, но в этот миг я был счастлив. Вы говорите, что у нас с ним оказалась одна и та же группа крови? Я не знал этого, но чувствовал. Чувствовал его кровь, теряя свою. Это было что-то вроде клятвы. Вроде обручения.

Вроде «Божественной комедии». Вроде тамбура, где никто не запирает дверей, или кругов Ада, где все живут по соседству., Остальное вызнаете.

Подземный переход

Пятнадцатого декабря, в четверг вечером, мы с дочерью поехали на дачу к знакомым. Могу дать их адрес, телефон, проверьте — там они были или нет. Мы, во всяком случае, их не застали. Пришлось вернуться.

Моя дочь может говорить что угодно, также, как этот сумасшедший. Что вы суете мне под нос его показания?

Они недействительны, он же не в себе! Он все это выдумал!

Камень в раковине? Кровь на нем? Не смешите меня!

В такую ночь девочке могло померещиться все что угодно. Она обожает смотреть фильмы ужасов и фантастику. «Чужих», например.

Киоскерша? Очки? Послушайте, я вообще очками не пользуюсь. У меня стопроцентное зрение!

И вообще, не понимаю, зачем вы ко мне обращаетесь? Неужели показания… То есть бред больного ребенка, который перенес подобный шок да еще поссорился с матерью из-за пустяков, из-за того, где встречать Новый год… И бредовые выдумки сумасшедшего соседа… По-вашему, этого достаточно, чтобы обвинить меня в убийстве?!

Да зачем мне было его убивать?!

Где подписать? Хорошо. То, что я призналась в убийстве… В тот день я была вне себя и могла сказать что угодно. От меня дочь ушла, я осталась совсем одна, понимаете? Она твердит, что я убила Алексея Михайловича, а ее заставила лгать. Я воспитывала ее твердо, и ложь — это был самый худший грех. Света сказала, что вернется ко" мне только в том случае, если я все признаю. Я хотела, чтобы она вернулась. Я — мать. Я призналась бы в чем угодно. Мне нужно было, чтобы мы вместе встретили Новый год. Уже и елка куплена…

Она — все, что у меня есть! Ради нее я готова…

Боровина я не убивала. Да, теперь я это отрицаю, так и запишите! Вообще не понимаю, как у меня это вырвалось. Я полагаю, что мы с вами люди разумные, и воспринимаю этот разговор, как простую формальность.

Знаете, я даже ценю то, что вы так тщательно ведете дело. Раньше мне казалось, что нашей милиции только и нужно повесить на кого-то вину, а виноват человек или нет — не важно. Ведь Даня признался?

Ну ясно, что он был не в себе. После такого можно сойти с ума. Взять и ни с того ни с сего убить своего учителя. Тут нужен какой-то толчок, конечно. Но я понятия не имею, что там случилось. И это вранье, будто он мне что-то наговорил в тамбуре, пятнадцатого декабря, когда я выносила мусор. Ничего не было. Мы с ним не общались. Жалко парня, но я же не могу за него садиться в тюрьму. У меня ребенок.

Я могу идти?

Новый год

— Коньяки шампанское, — сказал мужчина, прижимавший к груди букет багровых роз, похожих на запекшиеся сгустки крови. — И вот эту коробку конфет.

— Слушаюсь и повинуюсь, — шутливо ответила ему полная продавщица, которую, по всей видимости, уже кто-то поздравил. Во всяком случае, на ногах она стояла нетвердо. — Есть же счастливые люди!

— Счастливые? — Покупатель поднял глаза с таким трудом, будто веки были сделаны из чугуна. — Это вы о чем?

— Ну, коньяк, шампанское, — та выбивала чек и продолжала дружелюбно усмехаться:

— Да еще цветы!

Вы вот будете праздновать, а я всю ночь за кассой прыгать.

Она поставила на прилавок пакет с покупками и вдруг прищурилась:

— Мы с вами уже виделись? Нет?

— Наверное, — безразлично сказал мужчина, отсчитывая деньги. — Мало ли с кем я виделся.

«Грубиян какой, — подумала продавщица, провожая его неприязненным взглядом. — Хоть бы поздравил! А ведь я точно его видела. Ой! Он сдачи не взял!» Она с недоуменным видом пересчитала деньги, оставшиеся на прилавке. «Это что — мне на чай? Жалко, что ушел, я бы ему кое-что разъяснила! Бросил десять рублей и держит себя, как король!»