Театральная история - Артур Соломонов

* * *

Опознание прошло успешно.

Сергей Преображенский лежал в морге института имени Склифосовского. В холодильной камере под номером сорок семь.

* * *

Вдова попросила отца Никодима отпеть покойного. Священник отказать, конечно, не мог, но его терзало чувство, что он косвенно виновен в гибели Сергея. Он смотрел в окно своей кельи при храме Николы Мученика. Шел мелкий снег. Неизвестный отцу Никодиму юноша смачно, с какой-то плотоядной яростью ел грейпфрут в храмовом дворике. «Все же русские невероятный народ, – думал отец Никодим. – Грейпфрут на двадцатиградусном морозе…» Священника передернуло, и он отвернулся, чтобы не дать отвращению овладеть собой.

Вошел Ипполит Карлович. Без стука. Встал посередине кельи. Уперся взглядом в отца Никодима.

– Не заходишь. На звонки. Не отвечаешь. И вот Магомет. Пришел к горе.

Отец Никодим тяжко вздохнул и указал Ипполиту Карловичу на стул.

– Я знаю. О чем ты мыслишь. Это совпадение. Я когда услышал. Всю ночь не мог в себя прийти. Веришь?

– Ипполит Карлович, обращайтесь ко мне, как положено духовному чаду обращаться к своему духовнику. Или найдите другого священника.

– А как. Положено.

– Положено на «вы».

– Так к Богу же. На «ты» обращаемся.

Ипполит Карлович начинал постепенно впадать в ярость – с каждым новым словом.

– Что вот вы все. Демонизируете. Меня. Сильвестр позвонил сразу. После кошмара. И говорит: «Я тебя. Теперь в покое. Не оставлю». Вот он ко мне. На «ты» стал. Ты предлагаешь на «вы» к тебе. Обращаться. Перемены. А?

– С Преображенским перемены произошли гораздо более серьезные.

Ярость заклокотала в «недоолигархе». Отцу Никодиму даже почудилось, что он этот клокот слышит.

– Я тебе сказал. Совпадение. И мысль свою. При себе держи. Совпадения они, знаешь. Со всеми случаются. Тайна это. Страшная тайна.

Отец Никодим почувствовал, как в нем зашевелился страх. Но ответил довольно дерзко, не преминув собою восхититься:

– Вы мне угрожаете?

– Господь с тобой. Святой отец. Я говорю о судьбе. О том, что нас кто-то слышит. И уже по своему капризу. Наши желания выполняет. Порой. Не всегда. Так не дай мне. Плохого тебе пожелать. Мои желания сильные. Вот и вся угроза.

– Вы все сказали, Ипполит Карлович?

– Вот как? Гонишь. В чистоте решил остаться. В чистоте и в обиде. Только ведь и ты не овца. Безвинная. Если ты. Например. Прав.

– Я буду завтра отпевать Преображенского. Пожалуйста, уберите свои камеры из церкви.

– Завтра не успею. Пока подожду. Передумаешь ты, святой отец. Передумаешь.

Ипполит Карлович, шумно вздохнув, попросил у отца Никодима благословения. Священник перекрестил «недоолигарха», глядя в окно. Юноша тонкими пальцами вскрыл второй грейпфрут.

Тяжело ступая и тяжело дыша, Ипполит Карлович вышел из кельи.

Отца Никодима охватила тоска.

Семен Борисов вчитывался снова и снова, отдалял бумагу от глаз, приближал, пытался даже рассмотреть ее на свет. Сильвестр наконец потерял терпение.

– Слушай, что ты на моем заявлении ищешь? Водяные знаки, что ли?

– Вы это серьезно?

– Нет, это символический уход, – усмехнулся Сильвестр. – Там всего шесть слов: прошу уволить меня по собственному желанию. Что ты там изучаешь? Заметь, я впервые тебя о чем-то прошу…

– Глазам своим не верю, – бормотал Семен, продолжая тщательно исследовать документ.

– Очки надень.

– У меня дальнозоркость. Тогда вообще все расплывется.

– Семен. Подписывай. Завтра я сюда уже не приду.

– Неужели театральные атаки?

– Что-то в этом роде. Только концепт нужно сделать почетче. А влияние Питера Брука поменьше.

– Как же театр без вас?

– Так же, как я без него.

– Одному из вас будет хуже, – грустно улыбнулся Борисов.

– Семен! – загремел Сильвестр. – Подписывай! Чтобы завтра же! Заявление о моем уходе! Обрело статус! Вошедшего в силу документа! Я приказываю тебе меня уволить!

Выпалив это, Сильвестр потерял интерес к разговору. Встал и вышел из директорского кабинета. Через пять секунд открыл дверь, засунул в проем усатую голову:

– Семен, ты же знаешь, я и без этой бумаги уйду. Это тебе нужно, чтобы все с документами было в порядке. Нет разве?

– Мне вообще не хочется иметь такие документы. Даже в полном порядке, – сказал Борисов.

– Понимаете ли, господин директор, – Сильвестр вдруг заговорил с пафосом, как чтец на поэтическом вечере, – будущее уже распахнуло мне свои объятья. Но совсем не здесь. У меня нет выбора. Так тебе понятнее? Ты же всегда любил такие вот, прости Господи, высоты.

Семен Борисов положил бумагу на стол. Взял ручку.

– Историческая минута, Сильвестр Андреевич.

– Даю тебе шанс попасть в историю.

– Влипнуть в историю. Представляете, что со мной будет, когда Ипполит Карлович узнает, что без его ведома…

– Семен, он все равно поставит нового директора. Ты же знаешь. Передашь дела в полном порядке, чтобы тебя не мучили.

Семен повертел ручку в руках. Почесал ею за ухом. Посмотрел в окно. Прищурился. Стал искать на столе очки, бормоча: «Что это там пролетело в темноте, жуть какая-то».

– Сейчас будет цунами, Семен.

Директор, вздохнув глубоко и печально, с внезапной быстротой подписал заявление. И перевернул лист, как будто таким образом заявление теряло свою силу. Дверь захлопнулась. И слегка раскрылась. В щель протиснулся поднятый вверх большой палец.

«Какой все-таки короткий у Сильвестра палец, – вдруг подумал директор. – Маленький большой».

Палец исчез. Дверь, закрываясь, слегка щелкнула.

«Чтобы ни случилось: болезнь, смерть, землетрясение – в театре должны идти спектакли!» Принцип Сильвестра соблюдался неукоснительно, и потому на замену вместо премь– еры «Ромео и Джульетты» поставили спектакль «Принцесса Турандот». В приемной Сильвестра ждала группа китайских придворных. Когда режиссер вошел, они разом повернули к нему загримированные лица.

– Мы все, все знаем! – пробасил Балабанов. Он играл слугу принцессы. Был облачен в нечто, похожее на просторное кимоно розового цвета.

– Да, я ухожу. Я собирался сказать вам сегодня.

Загримированное костюмированное стадо молчало. Оно теряло своего пастыря. Сильвестр засмеялся.

– Слушайте, я поднялся с третьего этажа на пятый. Прошло три минуты. Неужели за это время весть уже разнеслась?