Театральная история - Артур Соломонов

Тем временем улыбчивый и безрадостный вошли в кабинет Семена Борисова.

– Чайку?

– На работе не пьем, – изрек лучезарный. И рассмеялся легко и просторно, как смеются только люди с кристально чистой совестью.

Два инспектора устроились на черных кожаных креслах. Причем лучезарный сел на место задопребывания Семена Борисова. Директор занервничал еще сильнее: его инспекторы присесть не пригласили.

– Вот здесь, – показал безрадостный на свой кожаный портфель, – у нас уже есть заключение о ваших нарушениях.

– Я так и знал.

– Вот видите, – заискрился «фамильный тезка». – Вы знали, что виновны. Давайте пойдем навстречу друг другу: вы признаетесь, а мы вам скажем, в чем.

В директорском взоре сверкнули ненависть и воля к борьбе. Но один лишь взгляд на черный портфель погасил их.

– Вы садитесь, – сказал лучезарный и показал на стульчик напротив, – в ногах правды нет.

Директор театра опустился на стульчик и подумал: «Что в конце концов это значит – в ногах нет правды? А в чем есть?» Он оглядел свои руки, черные туфли, папки бумаг на столе. Оглядел инспекторов. Правды нигде не было.

Сильвестр спокойно пил воду, примечая, что не только продюсеры, но даже операторы поглядывают на него с тревожным изумлением. «Операторы – народ равнодушный. А зацепил. Прекрасно». К Андрееву подбежал телережиссер – в усталых глазах плескался испуг.

– Сильвестр Андреевич, мне звонил руководитель телекомпании, очень просил вас не говорить больше ничего про церковь. Обещаете?

– Торжественно клянусь.

– Двадцать секунд до эфира, – раздался небесный глас.

Юлия Кликникова засверкала улыбкой и сообщила стране:

– Напоминаю вам, что у нас в гостях всемирно известный театральный режиссер Сильвестр Андреев и говорим мы с ним о завтрашней премьере «Ромео и Джульетты».

– Вы, наверное, думаете, чего это он так завелся, говоря о православных олигархах? О священниках, которые так любят находиться подле сильных мира сего? Печально то, что мы принимаем это как должное. Видите, как все перемешалось в наших головах? Мы уже не в состоянии отличить белое от черного. Вот что я имею в виду, когда говорю о болезни. Юлия, дорогая, я рассказываю о предстоящей премьере немножко уныло, потому что она касается невеселых вещей. Но, знаете, театр такое место, где даже самые серьезные проблемы можно… – Сильвестр задумался, подыскивая точное слово, – можно протанцевать… – он обратил внимание на нахмуренные бровки телеведущей. – Я образно говорю, Юлия.

Юлия мотнула головой: да понимаю я, что образно, я же не идиотка! Она была окончательно сбита с толку. Она хотела задать восемь вопросов, которые ей написали, обворожительно улыбнуться после каждого, выйти два раза на рекламу, один раз на сюжет и завершить программу. А перед финалом улыбнуться так, чтобы, как всегда, пленить всю страну. Ее улыбка должна была достичь всех потаенных уголков России, всех квартир и домов, сверкнуть из каждого телевизора и оставить в каждом сердце дивный след. «А этот Сильвестр Андреев… – думала она со злобой. – Дурой меня выставляет перед Россией… Какие у него противные короткие пальцы!»

– Я, кажется, начинаю догадываться, о ком вы говорите, о каких всем известных персонажах, – блеснула наконец Юлия Кликникова если не интеллектом, то хотя бы познаниями из жизни высших слоев общества. Сильвестр вдруг привстал, перегнулся через стол и, приблизив губы к уху ведущей и беснующемуся там режиссеру, понизил голос до полушепота:

– Только не упоминайте их имен всуе!

«Дура, о Шекспире говори! – отчаянно завопил режиссер, проклиная Сильвестра. – Обманул меня, сука!»

Рейтинг программы возносило и возносило.

– Но при чем тут Шекспир? При чем тут Ромео? И Джульетта?

– Вы, Юлия, похоже, твердо знаете, о чем он писал?

Ведущая была оскорблена. Глубочайше. На нее! Звезду прайм-тайма! На нее! В присутствии всей страны наезжают – весомо, грубо, зримо. А она совершенно беспомощна. И позвонить не может никому. Прямой эфир. Федеральный.

– Как фамилия Джульетты? – наступал Сильвестр. – Вот как бы ее записали у нас в паспортном столе? Как? Джульетта Ка… пу…

Юлия закусила нижнюю губку – Андрееву понравилась ее растерянность. Он захотел усилить эффект, с интересом разглядывая ведущую:

– Как звали брата Джульетты?

– Тибальт, бляха муха! – крикнул Ипполит Карлович. – Тибальт!

Но Юлия Кликникова не слышала «недоолигарха» – она была в федеральном эфире. И она была растеряна, она была унижена – в федеральном эфире.

– Ну вот, дорогая Юля, простите, Юлия, если вы не знаете таких простых вещей, как вы можете делать предположения, что подходит этому тексту, а что ему чуждо? Вижу, вы все-таки сомневаетесь. Спросить вас еще?

– Вопросы здесь все-таки задаю я, – не без злобы проговорила Юлия Кликникова. Она уже не думала, что обворожительна.

– Хм! Как в кабинете следователя. Шучу я, не злитесь так, Юля… Юлия…

Рейтинг программы подлетал до небес. На голову телережиссера сыпались звонки с такой высоты, что он думал только об одном: уволят его с выходным пособием или по статье?

А в ухе обворожительной Юлии раздавались вопли.

– Бог мой, – шептал отец Никодим, закуривая ментоловую сигарету. – Бог мой… Он нас вы…л… Как он нас вы…л!

– Х…й. Короток.

– Да нет. Не короток, – священник закашлялся, прикурив не ту сторону сигареты. – Через всю страну протянул.

Ипполит Карлович взял мобильный. Набрал номер.

Неулыбчивый сразу ответил:

– Слушаю вас, – и подобие радости сверкнуло на его лице. Улыбка восходила только в случае телефонного явления людей масштаба Ипполита Карловича. А поскольку такие люди звонили ему нечасто, то и радости его были так мимолетны, так редки!

– Отмена.

Безрадостный мгновенно вышел из кабинета. Оставил Семена Борисова смотреть в нежные глаза второго инспектора – смотреть и холодеть.

– Так мы почти уже… Закрыли заведение.

– Отмена.

Ипполит Карлович нажал на сброс.

– Вы отменили! Вы отменили! – слова отца Никодима вылетали вместе с дымом. – Тогда он и завтра нас вы…т… Снова вы…т…

– Да что ты заладил. Святой отец.

– Я не святой отец!

– Я вижу.

– Зачем, зачем вы отменили, зачем!

– Знаешь. Если после такого. Мы закроем спектакль. Это будет. Еще хуже.

– Да как же мы допустили? Ипполит Карлович! Как? – священник был почти в слезах.

– И мы с тобой завтра придем. На премьеру.

– Да ни в жизни…