Крик - Антонов Виктор Акимович

все, что попадалось. Это вовсе не армия. Разношерстная, в штатских пальто, в шубах, в лаптях, в щегольских шевровых сапогах, снятых с расстрелянных на Дону офицеров, в гусарских чикчирах, папахах, шлемах, с драгоценными кавказскими шашками, в опорках, в английских толстоподметных ботинках на босу ногу добытых в южных боях, это народ, посаженный на коня, но и народ совершенно особый.

«Даешь Европу!» – ревели буденновцы. Лозунг, рождавшийся случайно, был страшен тем, что подхватывался действительно широчайшими русскими солдатскими массами. Он выражал сущность всего таранного удара Михаила Тухачевского, поведшего в 1920 году на Европу русские войска.

Откровенно говоря, я такого никогда не слышала, вижу, и Антон, и Валерий слышат это впервые. Мы даже притихли под впечатлением.

– Это пишет белогвардеец, который был участником первого белого похода, так называемого ледового с Корниловым. Я эту его повесть тоже читала. Он посмотрел на эту белую сволочь и вышел из белого движения. Потом уехал в Европу и стал писателем. Он никогда не стал красным, но он был честным русским писателем.

– Но ведь под Варшавой Тухачевский потерпел крупное поражение, – говорит Валерий.

И тут Алька опять загорелась, ну прямо полыхает.

– Да, его подставила эта партийная сволочь: Троцкий, Сталин, да, на мой взгляд, и сам Ленин, в общем, вся эта партийная сволочь. Они умышленно затормозили переброску ему войск. Ту же Первую конную отправили подо Львов, где она хрен знает что делала – штурмовала город. Конная армия штурмует город – абсурд, а ему не давали никаких резервов. Его фронт в наступлении делал по 60 верст в день. Этого не было даже во Второй мировой при танках и другой технике. И это при тех дорогах, которые тогда были, когда даже поезда ходили черте-как. А ему говорили – делай. И он все рассчитал, он бы сделал. Он уже обошел Варшаву. Потому что поляки от страха уже пускали пузыри, но ему обещали Первую конную, но не дали ни одного солдата, ни одного патрона.

Мы уставились на нее выжидательно и чуть не вместе выговорили:

– Но почему?

– Потому что большевики были образованное люди. Они великолепно знали историю французской революции. И видели, если Тухачевский возьмет Варшаву, он приобретет колоссальную популярность, причем уже не только в России, но и во всем мире. И тогда эти партийные деятели не будут ему нужны. Он победитель, он талант, а они бюрократы, писаки. Ну почти как французские деятели после революции, до того как Наполеон стал императором. Они этого боялись. В отношении власти они были очень грамотными. И принцип – лучше синица в руках, чем журавль в небе великолепно знали. Об этом свидетельствуют и дальнейшие события. Репутация Тухачевского в глазах армии, конечно, пострадала, такой провал. Но они-то знали, что он не причем. И когда на следующий год возник Кронштадский мятеж, посылают именно Тухачевского на его подавление. А ведь у них были и другие полководцы, и очень даже неплохие. Тот же Фрунзе. Причем Фрунзе был совершенно свой человек – революционер со стажем. А Тухачевский, из обедневшей дворянской семьи, поручик Семеновского полка. Самого привилегированного полка царской армии. Но посылают опять Тухачевского, потому что он талант, он гений.

Тут вставил слово Валерий, наконец-то удалось Альку прервать. Антон дипломатично молчал, понимая, что в дела истории другой страны лучше не встревать.

– Но ведь за подавление Кронштадского мятежа, его сейчас критикуют даже коммунисты. Даже сторонники сильной государственной власти. За Кронштадт и за подавление Тамбовского восстания крестьян.

– Сейчас даже государственники вынуждены мириться с этими оголтелыми либералами. А те не хотят думать. Им лишь бы рот разевать о правах человека. Между тем и Кронштадский мятеж и Тамбовское восстание – это раковые опухоли государства, которые со всей очевидностью не могли победить, но которые представляли опасность для порядка в стране. Ну, если нужны какие-либо примеры – так это восстание шуанов во Франции. Но заметьте, как грамотно и эффективно он провел эти операции. Это не то, что наше беспомощное ковыряние в Чечне. Я в школе училась и с каким ужасом смотрела на унижение этого ничтожества Черномырдина, который на всю страну по телефону униженно блеял Басаеву: «Куда вам автобусы подавать?» Унижение и позорище. Вы не поверите, я плакала от отчаяния и стыда. А потом эти пустоголовые либералы в автобусах сопровождают убийц женщин и детей. Они же захватили не Кронштадт, а роддом. И едут, прикрывая их, весело и с улыбками, на глазах всей России. После этого позора рейтинг боевиков вырос в сотни раз. Позорище. И война затянулась на годы. А поручик Тухачевский провел бы эту операцию в считанные месяцы и, думаю, без больших потерь. И что интересно – его не любят и замалчивают и демократы и коммунисты. Потому что он воевал за интересы России.

– Ну, Алевтина, – говорит Антон. – Ты просто Дантон или Марат.

– Я бы предпочла Марию Спиридонову или, в конце концов, Троцкого. Между прочим, он позначительнее и Марата и Дантона. У нас много в своей истории замечательных фигур.

После Алькиных речей самое время было расслабиться и потанцевать. Антон приглашал меня, потом Альку. Танцуя со мной Валерий говорит:

– Ну, Алевтина, ну просто действительно Мария Спиридонова. Никак от нее такого революционного энтузиазма не ожидал. А главное, зачем это ей? Сейчас у нее очень престижная должность в солидной компании. Чтобы там с вашим руководством не случилось, компания останется, она неплохо материально живет. Действительно, это ведь средний класс, дальше и выше будет. Она умная, способная. И вдруг такой революционный пыл.

– Характер у нее такой.

А про себя думаю, как Валерий поведет себя? Если вдруг узнает всю нашу подноготную… Пожалуй и испугается. Алька права, никому нельзя ничего говорить.

Так мы безмятежно веселились, пока нас с Алькой не стали приглашать молодые мужчины из-за соседнего стола. Как они там расположились, мы даже не заметили. Их было шестеро за столом – две женщины и четверо парней. По громким веселым восклицаниям мы поняли, что эта компания из наших состоятельных граждан. Некоторые из них учатся, или уже закончили Гарвард. Так мелькало из неясных восклицаний с их стороны, громких и нарочитых. Но девушки, надо сказать, у них были не очень. И вдруг один из них подходит и приглашает меня на танец. Парень был видный, но мне так с нашими было хорошо, что я отказалась. Потом один из них подошел к Альке, та тоже отказалась. Это, наверное, их задело, и у них начался какой-то гомон недовольства и легкого хамства, подогретого, конечно, спиртным.

Один из них вновь подходит ко мне и спрашивает у Антона, он, наверное, заметил, что я с ним, разрешения. Тот кивнул головой, но я опять отказала, теперь уже умышленно.

– Непонятная дискриминация, – натянуто улыбается парень. Видно второй отказ задел его самолюбие.

– Никакой дискриминации, просто отдыхаю, – отвечаю я.

– Но вы ведь танцуете, я вижу.

И тут Алька, у нее в этот вечер, просто настроение было для конфликтов, говорит:

– Вам же сказали, дама не желает. У вас есть свой курятник, ну и забавляйтесь у себя.

– Извините, я не с вами разговариваю.

– А я с вами. Валите отсюда в свой гарвадский курятник и не мешайте нам отдыхать. Наши мужчины ваших дам не тревожат. Ну и вы успокойтесь.

И Алька смотрит на него жестко и дерзко своими голубыми глазами,