Под сенью Святого Павла. Деловой мир Лондона, XIV-XVI век - Лариса Чернова

Как оказалось, окончание этой миссии ознаменовало начало нового этапа в жизни Джоан Пайел. Она фактически отошла от прежней жизни и семьи. Возможно, поселилась в монастыре. Известно, что в 1392 г. Джоан сделала щедрые дарения в пользу приорства св. Варфоломея в Лондоне и женского монастыря в Хартфордшире. Больше о ней ничего не быдо слышно вплоть до 1 февраля 1412 г.: достигнув 80-летнего (или более) возраста, она умерла, пережив мужа на 30 лет, сыновей, Джона и Николаса, и внука Джона. Дольше нее прожила только внучка Элизабет. Интересно, что в своем завещании Джоан называет себя «бывшей женой Джона Пайела, умершего горожанина Лондона».

Она оставила подробные инструкции относительно своих похорон — «напротив южного входа в монастырскую церковь св. Елены на Бишопсгейт», где был похоронен и ее супруг. Этой церкви Джоан завещала две свечи, чтобы «горели в день ее похорон». Основную часть своего имущества, в т.ч. деньги, она оставила монахиням монастыря св. Елены и других религиозных домов Лондона. Исключение составляют ее служанка Джоан Лукас, возможно, родственница одной из монахинь, персонально упомянутая в завещании, и бывший слуга Джон Шарп. Предусмотрены также «посмертные дарения» на помин души.

Большую часть своей жизни Джоан Пайел жила в тени своего мужа, одного из самых успешных лондонцев своего времени. Неудивительно, что больший интерес она проявляла к религии. Джоан была женщиной исключительно набожной. Все, что мы знаем о ней, так или иначе связано с церковью. Получение полной индульгенции, разрешение самостоятельно выбрать духовника, рвение, проявленное в деле основания колледжа в Итлинборо, личные пожертвования, поддержка монахинь и, наконец, ее завещание — своеобразный каталог религиозных домов Лондона — все это позволяет говорить о ней как о женщине горячо верующей. И, несмотря на все сложности во взаимоотношениях супругов, Джоан выполнила свой долг перед Джоном, тем более что это было созвучно ее внутренним запросам и переживаниям.

Не менее показательный материал содержат письма Сели. Каким горем из-за утраты близкого человека переполнено письмо Томаса Кестена Джорджу Сели, написанное спустя месяц после смерти Ричарда Селист. 13 февраля 1482 г.: «…Уважаемый сэр и мой самый почитаемый друг я должен поговорить с Вами. Но если я приду к Вам и моей убитой несчастьем госпоже, я только усугублю ее горе. Поэтому я не решаюсь показываться в Лондоне…». Привязанность и добрые воспоминания вдовы Ричарда Сели-ст. были столь сильны, что спустя полгода после его смерти, 24 июня 1482 г., Ричард Сели-мл. сообщает в письме брату Джорджу в Кале: «…наша мать прошла в процессии на Празднике Тела Христова как и в месяц поминовения после смерти отца…».

Надо сказать, что кончина главы семейства Сели на всех произвела довольно сильное впечатление. Джон Дальтон пишет буквально через две недели после случившегося, 27 января 1482 г., Джорджу Сели из Кале в Лондон: «…Я получил от Вас два письма, из которых узнал о большой беде с Вашим отцом, да пребудет с Вами Божье милосердие…».

Обратим внимание на то, что Джордж оперативно поставил в известность о смерти своего отца и главы семейной компании людей, связанных с семьей личными и деловыми интересами, успев, в частности, написать даже два письма Джону Дальтону.

Необходимо отметить, что кончина члена семьи, тем более ее главы, связанные с этим переживания и заботы, не были уделом лишь оставшихся в живых. Сами купцы-олдермены, как правило, тщательно готовились достойно отойти «в мир иной». Еще при жизни они стремились как можно обстоятельнее подойти к организации собственных похорон, детально прописывая их организацию. С распоряжений о похоронах тот или иной олдермен обычно начинал свое завещание. Иногда такого рода распоряжения делались с удивительной скрупулезностью. Ярчайший тому пример — завещание меховщика Генри Бар-тона, составленное 31 июля 1434 г. Этот известный в Лондоне купец пожелал, чтобы на его похоронах в часовне ле Чарнел присутствовали «мэр, олдермены, судья Лондона, шерифы, чемберлен, городской клерк, каноники церкви св. Олфега на Крипплгейт и бедные люди компании меховщиков и нескольких приходов». Это, вероятно, должно было подчеркнуть значимость Генри Бартона, его роль в жизни столицы, признание его заслуг перед лондонцами. Далее этот купец подробнейшим образом описывает, как должна проходить сама церемония похорон: кто и где должен стоять и что в какой момент делать, в какой последовательности участвовать в траурном шествии, какие понадобятся одежды, сколько потребуется факелов и свечей и т.д. Удивляет, с какой тщательностью меховщик продумал все детали! Среди вещей, необходимых, по мнению Генри Бартона, для достойных его персоны похорон, мы обнаруживаем: хлеб, 6 галлонов[158] вина, пивные бочки, вмещавшие по 30 галлонов этого напитка, одежды для священников, в том числе «роскошное одеяние из черного бархата с золотой вышивкой и отделкой из меха» для приходского священника церкви св. Павла, в часовне которой этот олдермен и был похоронен, 2 фунта воска для изготовления небольших свечей, деньги для раздачи присутствующим на похоронах, ткань «с золотой нитью и прочая ткань для напрестольной пелены, серебряный крест, покрытый глазурью и позолоченный, весом в 3 фунта и 8 с половиной унций монетного веса, золоченая монета с изображением креста Архиепископа, серебряная с позолотой монета весом в 2 фунта 7 унций монетного веса, большие серебряные чаши, кувшины для умывания, большие плоские блюда и тарелки с изображением герба завещателя». Последнее представляется явным стремлением подчеркнуть свой дворянский титул. Конечно, все оставленные купцом одежды, кувшины, блюда, монеты, крест и прочее после обряда похорон переходили в распоряжение церкви.

Невольно возникает вопрос: к чему такая тщательность, такое исключительное внимание к собственной похоронной церемонии? Думается, объяснение этому факту нужно искать в особенностях мировоззрения средневековой эпохи, в том, что сильнейшее влияние на все сферы жизни средневекового общества в целом и каждого отдельного индивида оказывали религиозные представления. А сама жизнь человека того времени получила своеобразную направленность к загробному воздаянию.

Видимо, учитывая вышесказанное, можно понять и широко распространенную практику служения месс «за упокой души». Все без исключения купцы просят в своих завещаниях молиться и отслуживать мессы за спасение своей души и душ умерших родителей, прочих родственников и друзей. И, конечно же, оставляют разнообразное имущество (земли и помещения, ренты и деньги) церквам и священнослужителям на проведение подобных служб. Чувствуется, что купец искренне верит в возможность таким способом спасти свою душу и освободить ее от грехов. Поражает, что купцы просят отслужить немалое количество месс: на протяжении 12-ти, 16-ти и даже 60-ти лет. Составители завещаний буквально одержимы мыслью о необходимости отправления как можно большего числа служб «за упокой души». По мнению А.Я. Гуревича, подобная практика свидетельствует об утверждении в сознании купца идеи пропорциональности «добрых дел» на земле и наград на том свете. Купец старается устроиться по возможности с «удобствами» и в потустороннем мире. И это его старание реализуется в «добрых делах». Поступая так, олдермены, очевидно, старались застраховать себя, свои души от посмертных мучений на том свете. Фактически же в купеческой олдерменской среде вырабатывается новый тип религиозности, который объединял веру в Бога и страх перед загробными карами с коммерческим подходом к т.н. «добрым делам» на земле, приносящим награды на том свете.