Тетушка Хулия и писака - Марио Варгас Льоса

– Выхода нет, мне придется уехать, Варгитас! – сказала тетушка Хулия. Я заметил, как она переглянулась с дядей и тетей, и понял, что они уже говорили об этом. – Не смотри на меня так, это не заговор. И я уезжаю не навсегда. Пока не пройдет приступ злобы у твоего отца. Чтобы избежать новых скандалов.

Действительно, они втроем говорили и спорили на эту тему и выработали план. Боливию они отвергали и предлагали тетушке Хулии выехать в Чили, в Вальпараисо, где проживала их бабушка. Хулия пробудет там столько, сколько понадобится, чтобы утихли страсти. Она вернется, как только я ее вызову. Я решительно воспротивился, заявив, что тетушка Хулия – моя жена, я женился на ней, чтобы быть с нею вместе, и уж если так, то мы уедем вдвоем. Мне напомнили, что я еще несовершеннолетний и не могу ни получить паспорта, ни выехать из страны без разрешения родителей. Я возразил, что пересеку границу нелегально. Меня спросили тогда, сколько у меня денег, чтобы выехать и жить за границей. (Денег у меня оставалось только на покупку сигарет, да и то на пару дней, женитьба и оплата квартиры обратили в дым аванс, полученный на радио, деньги от продажи костюмов и заклада в ломбарде)

– Мы уже муж и жена, и этого у нас никто не отнимет, – говорила тетушка Хулия, ероша мне волосы, целуя меня, и глаза у нее были полны слез. – Только на несколько недель, ну в крайнем случае – месяцев. Я не хочу, чтобы из-за меня тебе влепили пулю.

За обедом свои доводы выкладывали дядя Лучо и тетя Ольга. Я должен вести себя разумно, я уже настоял на своем – женился, теперь мне следует сделать временную уступку, дабы избежать непоправимого. Я должен их понять – будучи сестрой и зятем тетушки Хулии, они находились в очень щекотливом положении перед моим отцом и остальными родственниками, не имея возможности высказаться ни за нее, ни против. Они помогут нам, это они и обсуждают в данный момент, но теперь настала моя очередь сделать что-то. Пока тетушка Хулия будет в Вальпараисо, мне следует подыскать другую работу, потому что, черт возьми, на какие деньги мы будем жить, кто нас будет содержать? В конце концов отец успокоится и примирится со свершившимся.

В полночь – дядя и тетя скромно удалились спать, а мы с тетушкой Хулией занимались любовью, боязливо прислушиваясь к каждому шороху, даже не раздевшись, – я сдался. Другого выхода не было. На следующее утро мы решили попытаться поменять билет в Ла-Пас на билет в Чили. Через полчаса, шагая по улицам Мирафлореса к дому стариков, к своей холостяцкой комнатке, я испытывал горечь и бессилие. Я проклинал себя за то, что у меня нет даже медяка на покупку револьвера.

Тетушка Хулия отбывала в Чили через два дня – самолет вылетал на рассвете. Авиакомпания не возражала против обмена билета, но пришлось заплатить разницу в цене, что удалось нам благодаря полученным в долг тысяче пятистам солей, которые дал нам не кто иной, как Паскуаль. (Он потряс меня, рассказав, что у него на сберегательной книжке лежат пять тысяч солей, ибо при жалованье, которое он получал, это было настоящим подвигом.) Чтобы дать тетушке Хулии немного денег, я отнес букинисту на улице Ла-Пас последние книги, включая кодексы и учебники права. Вырученные деньги я обменял на пятьдесят долларов.

Тетя Ольга и дядя Лучо отправились с нами в аэропорт. Накануне я остался у них ночевать. Мы не спали и даже не занимались любовью. После ужина дядюшка и тетя удалились, а я смотрел, как тетушка Хулия аккуратно укладывает свой чемодан. Потом мы уселись в темной гостиной и здесь провели три или четыре часа, устроившись на одном кресле; тесно прижавшись друг к другу и переплетя руки, мы тихо разговаривали. Порою мы обнимались, прижимаясь щекою к щеке, целовались, но большей частью курили и разговаривали. Говорили о том, как все устроится, когда мы снова будем вместе, что она будет помогать мне в работе, и в любом случае, раньше или позже, мы уедем в Париж и будем жить в мансарде, и я наконец стану писателем. Я рассказывал историю ее земляка – Педро Камачо, который находился теперь в доме для умалишенных, среди сумасшедших, становясь таким же, как они; мы договорились ежедневно писать друг другу письма и подробно рассказывать обо всем, что делали, думали и чувствовали. Я обещал к ее возвращению уладить все дела и зарабатывать достаточно, чтобы нам не умереть с голоду. В пять утра позвонил будильник, но была еще глухая ночь. Когда мы час спустя приехали в аэропорт Лиматамбо, только начинало светать. Тетушка Хулия надела голубое платье, которое мне так нравилось, и выглядела очаровательной. Она казалась совершенно спокойной, когда мы прощались, но я чувствовал, как она дрожит в моих объятиях, а когда с галереи аэропорта увидел ее поднимающейся по трапу в первых солнечных лучах, горло у меня перехватило, глаза наполнились слезами.

Ссылка тетушки Хулии в Чили продолжалась месяц и четырнадцать дней. Для меня эти шесть недель были решающими. Благодаря друзьям, знакомым, сокурсникам и преподавателям, к которым я обращался, доводя их до безумия и исступления мольбами помочь мне, я нашел семь вакансий (включая и работу на «Радио Панамерикана»). Первая была в библиотеке Национального клуба, расположенного рядом с радиостанцией; мои обязанности заключались в том, что ежедневно между утренними радиосводками я проводил здесь два часа, регистрируя новые поступления книг и журналов и составлял каталог уже имевшихся изданий. Профессор истории в университете Сан-Маркос, у которого я всегда получал отличные оценки, взял меня помощником, и я ходил к нему домой в Мирафлорес с трех до пяти, делал подборку газетной хроники по определенной тематике для сборника по истории Перу – профессору были поручены главы о конкисте и борьбе за освобождение от гнета испанской короны. Но самой яркой строкой в моем новом послужном списке было заключение контракта с общественно-благотворительными организациями Перу. На кладбище Наставника-священнослужителя остались от колониальной эпохи несколько захоронений, записи о которых в регистрационных книгах найти не удалось. Моя работа состояла в расшифровке надписей на надгробиях и составлении списков покойных с датами их жизни. Этим я мог заниматься в любое время, и платили мне сдельно: один соль за покойника. Я трудился над этими списками по вечерам – между подготовкой шестичасовой вечерней сводки и передач для «Панамерикана». Обычно Хавьер, освобождавшийся к этому времени, мне помогал. Стояла зима, темнело рано, поэтому управляющий кладбищем, толстяк, утверждавший, что он лично восемь раз присутствовал в конгрессе при вступлении на пост президента Перу, давал нам электрические фонарики и лестницу, чтобы мы могли прочесть надписи над высоко расположенными нишами с урнами. Порой мы развлекались, воображая, будто слышим чьи-то голоса, стоны, звон цепей, видим среди могил белеющие силуэты, и в конце концов сами не на шутку пугались. Я ходил на кладбище два-три раза в неделю и посвящал этому занятию все воскресные утра. Другие работы были более или менее (скорее менее, чем более) связаны с литературой. Я брал каждую неделю интервью у какого-нибудь поэта, романиста или эссеиста для воскресного приложения к газете «Комерсио», эти интервью печатались в колонке под названием «Человек и его дело». Ежемесячно я давал статью в журнал «Перуанская культура» для раздела, который сам и придумал: «Люди, книги, идеи». И наконец, еще один друг, преподаватель, рекомендовал меня для подготовки вопросников по гражданскому образованию поступающих в Католический университет (несмотря на то что сам я был студентом соперничающего университета Сан-Маркос); каждый понедельник я должен был вручать профессору развернутый текст по одному из вопросов вступительной программы (причем вопросы эти были из совершенно разных областей, начиная от национальных символов родины до полемики между испанистами и индеанистами, касаясь также местной флоры и фауны).