Клады Отечественной войны - Александр Косарев

* * *

Вот теперь настало самое время вернуться несколько назад и вспомнить просьбу некоего баварца, активно рвавшегося в Россию в декабре 1835 года. И его друг Георг Йозеф Михель тоже намеревался приехать, и господин Де Бре хлопотал о том же. Все они пытались посетить Россию, и все почему-то в Гродненскую губернию метили, именно туда, где некогда агонизировала, распадаясь на составные части, потерявшая человеческий облик Великая армия, теряя вместе с серебром и золотом своё прежнее грозное величие...

То, что иностранцы из определённых государств так настойчиво пытались попасть в некоторые районы России, для кладоискателя очень хороший знак, очень качественный и многозначительный. Почти всегда в том месте, которое жаждали «посетить» господа из Европы, удавалось отыскать либо сам оставленный до востребования клад, либо (на худой конец) приличного размера яму, в которой он некогда лежал.

Другое дело — клады ликвидационные. Здесь дело обстоит куда как сложнее. Туда, где прятались данные клады, почему-то не стремятся приехать ни изящные французы, ни решительные баварцы, ни даже порывистые итальянцы. Почему? Ответ очевиден. Клады данного вида прятались с таким расчётом, чтобы их было практически невозможно достать. Чаще всего их затапливали или зарывали вне привязки к каким-либо природным или же искусственным объектам. И поиски таких кладов составляют самую трудную часть всей поисковой работы, вообще, и по объектам, связанным с нашествием Наполеона, в частности. Несколько примеров подобного рода мною будет рассмотрено в дальнейших работах, а пока хотелось бы всё же довести всё ещё отступающую армию страдающих от голода и холода европейцев до границ России.

* * *

Любопытная история, поставленная мной в данный раздел книги, и которую я недолго думая назвал «Дело о гребешках», возникла на абсолютно ровном месте. Начиналась она так...

В конце ноября 2004 года на мой почтовый адрес пришло письмо из Санкт-Петербурга. Совершенно незнакомый мне г-н П. предлагал осуществить совместные действия по розыску весьма крупного и довольно-таки ценного захоронения, о котором я среди прочих историй написал в одной из своих книг. Я, разумеется, ответил в том духе, что ближе к лету будет виднее, и отправил ответ в тот же день, в общем-то, не особо рассчитывая ещё раз увидеть перед собой адрес незнакомца.

Но он написал вновь, видимо, всерьёз рассчитывая укрепить заочное знакомство. И вскоре мне стало понятно, что его волнуют не столько будущие совместные походы, сколько другое, более старое дело, которому он ранее явно посвятил довольно-таки значительное время. Вот как он написал о нём: «Несколько лет назад я работал в архивах Минска, Смоленска, Москвы. В СПб. (Санкт-Петербургском) архиве нашёл дело о двух бочонках монет у г. Красного. Известно ли оно Вам? Несколько поездок туда не дали результата, хотя на старых картах я нашёл это место и определил его на месте точно. Тем более что осталась дорога, речка, где была мельница, всё точно...»

Никакой такой «бочечной» истории, произошедшей именно вблизи г. Красный, я не знал, но, прекрасно понимая, что человек деликатно обращается ко мне за помощью, или как минимум за консультацией, осторожно выразился в том смысле, что причин, по которым он не отыскал вожделенные бочонки, могло быть всего две. (Самая главная причина, состоящая в том, что обе бочки были извлечены из земли ещё 200 лет тому назад, т.е. сразу после Первой Отечественной войны, в данном контексте даже не рассматривалась).

— Первая причина, — утверждал я, — может заключаться в том, что ваш поисковый прибор просто не может вытянуть электронный сигнал отклика от слишком глубоко зарытых монет. — Но, написав данную фразу, я одновременно с этим провёл анализ исторической обстановки, и особенно температурного фона, который в значительной мере диктовал поведение людей то время. Для этого я использовал небольшой отрывок из дневника бравого адъютанта Кастеллана, бывшего во время русской кампании в подчинении у генерала Нарбона. Написаны эти строки как раз в то время, которое соответствует примерной дате сокрытия двух бочонков.

«12 ноября. Обоз с казной готовится к выступлению на следующее утро. Всю ночь идёт ковш лошадей. Коленкур, отвечавший за обоз лошадей, приказал сжечь много экипажей и повозок в соответствии с числом наших лошадей, такую предосторожность он предпринял уже один раз, 10 дней назад.

700 человек вестфальцев под командой Жюно, большой артиллерийский парк и 500 человек безлошадных кавалеристов выступили по дороге на Красный. Отправлен обоз маршала Нея и генерала Маршана под охраной 40 человек».

«Холодно (-17 градусов) и северный ветер. У комиссара по провиантской части мне удалось выменять мешок муки для наших людей. Я отлично сплю на моей медвежьей шкуре, которая пока ещё у меня».

«Четвёртый день пребывания в Смоленске. Наши лошади без пищи, и служители (имеются в виду конюхи) отправились в фуражировку за одну милю отсюда; преследуемые казаками, они ничего не принесли. Из Дорогобужа 4-й корпус свернул на Витебскую дорогу; он прибыл в Смоленск, бросив всю артиллерию. Всё время после полудня слышна пушечная пальба. Вечером дерутся около Смоленска. Холодно, но сухо.

У нас очень скверное пристанище, мы осуждены либо замерзать, либо задыхаться в дыму; или садиться около проклятой печки. Генерал Нарбон рассказывает мне забавнейшие истории».

«Мороз так силён, что говорят он достигает 28 градусов С».

Последняя фраза меня сразу же насторожила. Не понаслышке зная о том, что делается с землёй даже при минус 17 градусах Цельсия (не говоря уже о 28), я написал в своём ответе, что просто так, не подготовив землю длительным разогревом, нечего было и думать зарыть два бочонка на такую глубину, чтобы их не смог бы обнаружить прибор г-на П.

— Скорее всего, — сделал я обоснованное предположение, — бочки с червонцами зарывали на очередном привале, когда бивуачные костры хорошенько разогрели землю. Но кто же ночует прямо на дороге, тем паче вблизи какой-то мельницы?! Вдоль рек лежал глубокий снег, а отступающие французы были вовсе не самоубийцами и свои стоянки устраивали, как правило, на опушках лесов (там, где было топливо) или в деревнях. Непосредственно около воды, не ночевал никто, а если кто и ночевал, то наутро уже не поднимался — замерзал насмерть. Так выявилось первое противоречие, которое вызвало во мне определённую профессиональную настороженность. Я мог лишь предположить, что там, где зарыли монеты, никакой ночёвки не было. А раз её не было, то костры там не жгли. Если же не было костров, то закопать что-то значительное по размерам можно было лишь очень неглубоко. К тому же для того, чтобы ответственные лица решились спрятать столь значительные ценности, нужна была очень веская причина. И такая причина действительно могла возникнуть, поскольку именно на подъездах к г. Красному в те дни творился подлинный хаос. Вот как описывает кошмарные события, происходившие вечером 15 ноября 1812 г. (н.с.) в Лосминском овраге генерал Булар:

«...немного далее этого места находился овраг, через который мы должны были пройти по перекинутому через него мосту, упиравшийся на противоположном берегу в целый ряд возвышенностей, которые нам надо было преодолеть. Благодаря этому узкому переходу, здесь произошло страшное скопление всякого рода экипажей. Прибыв сюда вечером, я тотчас увидел полную невозможность перейти через овраг сейчас же и поэтому отдал приказ остановиться и покормить людей и лошадей. Генерал Киржине (гвардейского инженерного корпуса) командовал моим конвоем. После трёхчасового отдыха мне донесли, что движение экипажей приостановлено, и движение через мост прекращено, т.к. невозможно проникнуть через скопившиеся здесь экипажи. Зная критическое положение, в котором я находился благодаря близости казаков к моему левому флангу, и зная, что они уже опередили меня, я решился двинуться вперёд и проложить себе силой дорогу сквозь эту беспорядочную кучу экипажей. Я отдал приказ, чтобы все мои повозки следовали бы друг за другом на самом близком расстоянии без перерыва, чтобы не быть разъединёнными, и сам встал во главе колонны. Мои люди силой убирали с дороги экипажи, мешавшие нашему проходу, и опрокидывали их; мои собственные повозки тронулись, расширяя путь, проложенный нами, и продвигались вперёд, давя и разбивая всё, что попадалось на их пути, и ни крики, ни вопли, ни плач, ни стоны, ничто не замедлило хотя бы на миг их движения. Наконец, после тысячи приключений голова колонны достигла моста, который пришлось также очистить, и пробилась сквозь бывшее здесь загромождение. Правда, теперь путь был свободен, но здесь дорога круто шла вверх, и земля вся обледенела! Я велел колоть лёд, взять землю с придорожных боковых рвов и набросать её на середину дороги. Подавая сам пример, я приказал тащить повозки за колёса, чтобы хоть каким-нибудь образом втащить экипажи один за другим на вершину. Двадцать раз я падал, то взбираясь, то спускаясь с холма, но благодаря сильному желанию достичь цели, меня это не останавливало. За час до рассвета, вся моя артиллерия была уже на вершине; конвоя со мной уже не было (он достиг Красного)».