Догоняй! - Анатолий Уманский

раз… раз… развалины. Стыдился, видишь ли, фотографировать раненых и умирающих.

– Дурак! – хихикнула девица, хотя вряд ли поняла, о чем речь.

– Вот и я ему говорю: дурак ты, Харуо-кун. Кому лучше стало от твоей тактичности? Кого ты щадишь? Американцы не успели бы наложить руки на твои снимки! Если б мир увидел, как погибали жители Хиросимы, может, кто-то что-то бы и понял. Может, ты бы спас наших потомков, Харуо-кун! Ну и сам заодно бы прославился. Эх, мне бы такой шанс… Я издавна был сторонником западного подхода в журналистике, без этих вот сантиментов. Дай мне волю, я бы уж… уже возглавлял «Тюгоку»! А все думают, что я дерьмо, – добавил Синдзабуро плаксиво. – Даже редактор считает меня лучшим сотрудником именно потому, что я дерьмо. И знаешь что? Я ДЕРЬМО! – гаркнул он, и ночь поддакнула эхом: «Дерьмо… дерьмо…»

– Вовсе вы не дерьмо, Синдзабуро-сан, – заявила Мидори-Мэгуми. – Я с дерьмом бы не пошла.

– Поговори мне! – Он отвесил ей очередной подзатыльник. – Ты за деньги с чертом пойдешь.

– Всем есть хочется… – протянула с обидой девушка, потирая затылок.

– Вот! – Синдзабуро наставительно поднял указательный палец. – Всем есть хочется, поэтому я тебя не осуждаю. Нет ничего плохого в ремесле шлюхи, иногда по-другому не выжить. Все мы продаемся и покупаемся, а кто непродажный, тот либо не знает себе цены, либо никому не сдался. К-коты вот тоже трутся о ноги тех, кто их кормит. В следующей жизни я, пожалуй, не отказался бы стать котом. Таким, как мой Кацу. Повязали бы на шею красный красивый бант, налили бы молока…

За этими рассуждениями Синдзабуро сам не заметил, как добрался до бетонного забора, окружавшего его дом. С четвертой попытки отперев калитку, он пропустил девчонку вперед и вошел следом.

Дом утопал в зелени. Здесь росли туя, бадан, сосны и можжевельник, символизирующие стремление владельца к стабильности и покою. Все это великолепие пережило «пикадон» благодаря тому, что дом находился на порядочном удалении от городского центра, пораженного бомбой, а бетонный забор защитил его от взрывной волны, разве только с крыши смело черепицу да на втором этаже полопались стекла. Синдзабуро пришлось на карачках излазить весь садик, собирая осколки, чтобы Кацу, выйдя погулять, не изранил своих нежных лапок, – это была самая большая неприятность, причиненная ему «Малышом».

При виде чудесного сада девчонка пришла в буйный восторг. Должно быть, она привыкла к тесному скоплению грязных лачуг на выжженной земле, где все деревья вырубили на дрова, и царство зелени опьянило ее сильнее, чем бутылка рисовой водки, которую они распили в трамвае.

– Ах, что за прелесть! Как красиво! – запищала она, прижав кулачки к груди.

Синдзабуро мысленно скинул ей еще пару лет и утер ладонью вспотевший лоб. Ладно, какая разница? Ее детство давно закончилось.

Пока он тщился попасть ключом в замочную скважину («Ах, Синдзабуро, Синдзабуро… Надеюсь, в постели ты будешь более метким!»), девушка порхала по саду, раскинув руки и что-то напевая. Но вдруг она, ахнув, остановилась. Синдзабуро, совладавший наконец с дверью, от неожиданности вздрогнул и уронил ключи на веранду. Он обернулся, собираясь высказать этой Мидори-Мэгуми все, что о ней думает, – но слова застряли у него в глотке.

На заборе стоял человек.

Синдзабуро показалось, что его кольнули сосулькой в мошонку. Желудок сжался, подкосились ноги, а сердце ухнуло куда-то вниз живота. Он моргнул несколько раз: вдруг видение растворится в воздухе?

Но незваный гость по-прежнему стоял на заборе, широко расставив ноги, прямой и стройный, будто вырезанный из самой темноты. Он что-то держал в левой руке, что-то такое длинное, слегка изогнутое…

– Кто вы такой?.. – выдавил Синдзабуро, обретя наконец голос.

Хмель мгновенно выветрился из его головы. Ладонь, взмокшая от пота, нырнула в карман и обхватила рукоять револьвера. Журналист хотел вытащить его и направить на незнакомца, но проклятая мушка зацепилась за подкладку.

Тень не отозвалась, не сдвинулась с места, лишь взялась правой рукой за конец длинного предмета в левой и медленно, плавно потянула. В свете луны блеснула полоска стали…

– Синдзабуро-сан, у него меч! – заверещала девушка.

В ту же секунду, словно ее крик послужил сигналом, тень прыгнула. Серебряная молния сверкнула в занесенной руке – Ш-ШИХ-Ч-ЧВАК! – и не успели ноги незнакомца коснуться травы, как голова Мидори-Мэгуми, завертевшись, слетела с плеч, брызжа кровью.

Обезглавленное тело крутанулось на месте, нелепо всплеснув руками, и рухнуло навзничь. Кровь хлестала из обрубка шеи, ноги дергались, платье сползло, открыв застиранные панталончики, на которых расплывалось мокрое пятно…

Синдзабуро с воем рванул рукоять револьвера. Подкладка затрещала и лопнула, выпуская ствол. Шесть громовых вспышек разорвали ночь, однако тень даже не покачнулась. Лучший сотруд– ник «Тюгоку» ожидаемо оказался никудышным стрелком.

Тень тряхнула рукой, которой сжимала меч. Тяжелые капли сорвались с клинка и улетели в темноту.

Завизжав подстреленным зайцем, Синдзабуро запустил во врага револьвером и влетел в дом. Он вцепился в дверь, чтобы задвинуть ее перед носом убийцы, но тот с разбегу протаранил створку плечом и выбил из рук журналиста. Синдзабуро кинулся в глубь дома, чуть не запнувшись о порожек, отделявший переднюю. Твердые, до блеска надраенные деревянные полы, по которым никогда не ходили в обуви, отозвались гневным грохотом.

Синдзабуро метался, не слыша за собой топота погони – все заглушали уханье сердца в груди, стук крови в ушах и собственные крики:

– На помощь! На помощь!

Но услышать его было некому, кроме Кацу, который, испуганный топотом и воплями, забился под чайный столик и оттуда подбадривал хозяина воинственным шипением.

Убийца настиг Синдзабуро у очага посреди гостиной. Ш-ШИХ-Ч-ЧВАК! Удар лег поперек туловища, от левой лопатки до пояса спину обдало холодом, а за ним раскаленной лавой разлилась боль.

Пиджак, рубашка и плоть под ними разошлись, кровь хлынула потоком. Шляпа слетела с головы журналиста и покатилась по полу. Синдзабуро выгнулся дугой, простерев руки, распахнул рот в задыхающемся крике и стал разворачиваться… Следующий удар рассек ему брюшину. Синдзабуро рухнул на колени. Он пытался зажать рану, но кровь хлестала сквозь пальцы, барабанила по половицам, а кишки уже ползли из разреза упругими скользкими кольцами. Ему даже показалось, что сквозь них прощупываются комки пищи, съеденной за ужином.

Синдзабуро поднял глаза, полные слез, держа в руках собственные внутренности, словно хотел предложить их своему палачу в обмен на жизнь. Он бы что угодно сейчас обменял на жизнь. Даже на существование.

Темный силуэт шагнул к нему. Размытый слезами, он призрачно струился во мраке, но Синдзабуро отчетливо видел безжалостный блеск его глаз, такой