Пляжная музыка - Пэт Конрой

С первого дня появления Джордана Эллиота в Уотерфорде его прозвали калифорнийским мальчиком. Для жителей Южной Каролины Калифорния была местом, где американская мечта, разворачиваясь на солнце, шла не в том направлении. Это была запретная страна, где все человеческие страсти переплескивали через край, а сдерживающие центры не работали.

То время мы назвали летом Джордана. Мы никогда еще не встречали такого человека, как он. Его светлые волосы спускались до плеч, и он прямо-таки излучал природное здоровье. Хотя в строгом смысле слова красивым его назвать было нельзя, лицо у него было точно у бегуна на длинные дистанции. Особенно поражали бесстрашные глаза. Уотерфорд немедленно обнаружил, что Джордан Эллиот проживал свою жизнь, словно это был затяжной прыжок с высоко летящего самолета. Из Калифорнии он привез революционные идеи, которыми щедро делился с окружающими.

В то лето, как я помню, наши души были легки, точно подхваченные воздушным потоком дикие утки над необъятной скатертью соленых болот, и мы были счастливы на роскошной, полной жизни зеленой земле, где реки пахли спартиной[115]и яичным белком. Местные мальчишки привыкли проводить время на реках Уотерфорда: отправлялись на многодневную рыбалку, ловили постоянно меняющуюся приливную волну, втирали детский крем в обожженные солнцем плечи, а рыба выскакивала из залитой луной воды и сама насаживалась на крючок. Саргусы, мигрирующая кобия, пятнистые окуни, сладкая на вкус форель… Свежее филе скворчало на сковороде и покрывалось золотистой корочкой, помогая нам набивать животы и освещая светлые, радостные дни нашего детства. Болотистая местность больше чем на сто процентов удовлетворяла все пять органов чувств подростка. Я закрывал глаза, забрасывал сеть в ручей при низкой воде, и легкие мои наполнялись летним воздухом. И в такие минуты я мог представить себя моряком, владельцем торгового судна, обитателем моря и болот. Черная речная грязь забивалась между пальцами ног, и я слушал, как дельфин гонит кефаль к речной отмели.

Появление Джордана в Уотерфорде было сродни стихийному бедствию, хотя на то, чтобы оценить вред (или пользу) от его смелого вторжения в жизнь города, ушли годы. Он распахнул для нас окна времени, принес к нашим дверям новости из большого мира. Жизнь стала сказкой, театром и мифом, потому что этого пожелал Джордан.

Джордан рос в военной среде, поскольку был сыном подполковника. Он был одним из тех мигрирующих, взаимозаменяемых и практически невидимых детей, выходящих из безликих зданий военно-морского госпиталя и двух баз, расположенных в городе. Жизнь таких детей была настолько транзитной, что местные ребята не тратили попусту время на более близкое знакомство. Дети военных каждый год проходили через город и через школу почти незамеченными.

Кэйперс, Майк и я впервые увидели Джордана на Долфин-стрит, когда мы брели на бейсбольный матч американской лиги, проходивший на школьном стадионе. И вот в благоухающий южный день, когда тротуар просто обжигал ноги, а растения, казалось, вот-вот дружно самовозгорятся от зноя, мы неторопливо шли по главной торговой улице. Все кругом было пропитано жарой, и наша троица жадно ловила струи прохладного воздуха из открытых дверей магазинов. Лодки на неподвижной воде походили на стрекоз, застывших в янтаре внепогодного полдня, который будет тянуться вечно. Время остановилось, и только младенцы в колясках орали от жары в ожидании своих мамаш. Лето вписало свое имя в шипящий асфальт, и даже собаки куда-то попрятались.

— Что за черт?! — воскликнул Майк, первым заметивший Джордана, летевшего по Долфин-стрит на скейтборде и, словно слаломист, лавировавшего в плотном потоке машин.

— На хрена мне это знать, да и плевать я хотел, — отозвался Кэйперс, изображая безразличие, но мы с Майклом уловили в его голосе неуверенность.

Кэйперс был законодателем моды в нашей компании. Он не возражал против свиты, но соперников не терпел.

— Это новый парень, — сообщил я. — Из Калифорнии.

Я навсегда запомнил первое явление Джордана Эллиота и его светлые волосы, разлетающиеся над головой, когда он несся по улице на первом скейтборде, пересекшем границы Южной Каролины. Я как завороженный следил за Джорданом, скользящим между «бьюиками» и «студебеккерами», в то время как вся улица нашего южного городка дружно обратила на чужака неодобрительный взор. На Джордане были плавки, рваная футболка и поношенные тенниски. По улице он несся с шумом и явно красуясь, выделывая совершенно нереальные повороты и виражи. Его темные очки, надетые на макушку, выглядели скорее вызывающей маской, не имеющей ничего общего с законами оптики. Владельцы магазинов и клиенты выбежали на улицу прямо в жаркое марево, чтобы посмотреть на представление.

Помощник шерифа Кутер Риверс, в это время как раз выписывающий штраф за неправильную парковку туристу из Огайо, вдруг заметил непорядок и свистнул Джордану, чтобы тот остановился.

Помощник шерифа Риверс был грузным туповатым мужчиной, обожавшим толпу, совсем как актер-любитель, а потому страшно обрадовался такому повышенному вниманию горожан. Приблизившись к длинноволосому мальчику, помощник шерифа спросил:

— Так-так-так, маленький орел! Это что тут у нас?

— А чего такого? Я спешу, — ответил Джордан, который спрятался за темными стеклами очков и, казалось, не замечал всеобщего внимания.

— Ты забыл добавить в предложение слово «сэр», сынок, — зарычал Риверс.

— В какое?

— Что? — растерялся Риверс. — В каждое, сынок. В каждое, черт побери, если хоть немного думаешь о себе.

— Прошу прощения, сэр, — отозвался Джордан, — но я не понимаю ни слова из того, что вы говорите. Не могли бы вы перейти на английский?

Мы с Майком и еще несколько человек из толпы прыснули со смеху.

— Сынок, может, там, откуда ты родом, твои слова и покажутся забавными, но здесь я не дам тебе раскатывать на своем драндулете, — огрызнулся помощник шерифа.

Джордан с непроницаемым лицом смотрел сквозь темные стекла очков, сохраняя абсолютное самообладание.

— Что сказал этот парень? — спросил он под громкий хохот толпы.

Выговор Кутера Риверса и в самом деле был труден для понимания даже жителей Южной Каролины. А когда он злился, то захлебывался словами, причем недостаток этот школа Уотерфорда так и не сумела исправить. Задненёбные звуки его речи были слишком растянуты, а губные, наоборот, вылетали чересчур быстро, а потому были смазаны. И вот сейчас, когда он разволновался, слова слились в один непереводимый поток. Прошипев что-то, Кутер выписал квитанцию и подал ее Джордану. Несколько человек в толпе захлопали, глядя, как Джордан разбирает слова.