Медвежий угол - Фредрик Бакман

Давид уже не помнил, когда они забросили это дело. Мальчики росли, он стал все чаще забывать о придуманной им самим игре, и, хотя часы он продолжал носить, вряд ли парни при виде них о чем-то вспоминали.

Они так быстро выросли. Все так быстро изменилось. Лучшие игроки юниорской команды уже позвонили Давиду, все хотят играть с ним в Хеде. Он соберет там хорошую команду – команду, о которой всегда мечтал. У них будут Кевин, Филип и Лит, а вокруг них коллектив преданных товарищей. Сильные спонсоры, поддержка коммуны. Они многого добьются. В этой картине не хватало только одной детали. И этот мальчик стоит сейчас на льду и целует другого мальчика. Давида затошнило.

Часы его отца блеснули в свете одинокого фонаря. Он развернулся и, незамеченный, ушел. Он не мог смотреть Беньи в глаза. И вряд ли когда-нибудь сможет это сделать.

Куча времени, проведенного вместе в раздевалках, бесконечные ночи в автобусах по дороге на соревнования или домой – ради чего все это было? Смех и шутки, все более сальные, по мере того как они взрослели, – Давиду всегда казалось, что они объединяют команду. Иногда про блондинок, иногда про жителей Хеда, иногда про геев. Они все смеялись. Смотрели друг на друга и громко смеялись. Они были командой, доверяли друг другу, ничего не скрывали. Но один все-таки скрывал. Ладно бы кто-то другой, но он? Это предательство.

Вечером Жанетт подвесила к потолку сарая сэндбэг, постелила на полу мягкий ковер. Адри, ворча, неохотно помогала. Потом Жанетт стала тренироваться, а Адри отправилась через лес в город. Было уже поздно, и поэтому, когда Суне открыл дверь и увидел ее, он первым делом спросил:

– Что-то с Беньямином?

Адри нетерпеливо мотнула головой.

– Как набрать хоккейную команду?

Суне растерянно почесал живот. Кашлянул.

– Ну… ничего тут такого нет. Надо просто начать. Вокруг полно пацанят, которые мечтают гонять шайбу.

– А девочки?

Лоб Суне пошел волнами. Дыхание стало сиплым от тяжести.

– Девчачья команда есть в Хеде.

– Мы не из Хеда, – отвечала Адри.

Он не смог сдержать улыбки, однако пробурчал:

– Не лучшее время набирать женскую команду в Бьорнстаде. Сейчас у нас и так проблем хватает.

Адри скрестила руки.

– У меня есть подруга, Жанетт, она учительница в школе. Она хочет открыть клуб единоборств у меня в сарае.

Губы Суне пробовали на вкус незнакомое слово.

– Единоборств?

– Да. Единоборств. Она отличная. Соревновалась на профессиональном уровне. Дети будут в восторге.

Суне опять почесал живот, теперь обеими руками.

Пытается охватить сознанием происходящее.

– Единоборства? Но в нашем городе не принято заниматься единоборствами. В нашем городе…

Но Адри уже зашагала обратно. Щенок, не раздумывая, кинулся за ней. Ворча и бранясь, Суне пошел следом.

Когда Давид был маленький, его папа был непобедимым супергероем. Отцам это вообще свойственно. Интересно, станет ли он таким же супергероем для собственного сына? Отец учил его кататься на коньках, терпеливо и нежно. Он ни разу не ударил его – Давид знал, что другие папы иногда били своих детей, а его папа – никогда. Он читал ему сказки и пел колыбельные, не сердился, когда сын не мог утерпеть и писался в магазине, не орал, когда мяч попадал в окно. Отец был большим человеком в повседневной жизни, гигантом – на льду, неуязвимым и беспощадным. «Настоящий мужик!» – хвалили его тренеры. Давид стоял у борта и впитывал каждую похвалу, как будто они предназначались ему. Все, что делал отец, было осмысленно, он никогда не сомневался – ни в спорте, ни в суждениях. «Становись кем хочешь, только не гомосеком», – часто смеялся он. Но иногда, за столом, он рассуждал серьезно: «Запомни, Давид, гомосексуализм – это оружие массового уничтожения. Он противоречит законам природы. Если все станут педиками, человечество вымрет за одно поколение». В старости, сидя перед телевизором, он часто возмущался: «И они называют это сексуальной ориентацией? Это просто мода! Разве это угнетенное меньшинство? У них свой ПАРАД! Кто, интересно, их угнетает?» А выпив, он складывал колечком пальцы одной руки и просовывал в него указательный палец другой: «Вот это работает, Давид!» Потом соединял концы обоих указательных пальцев: «А это – нет!»

Все, что ему не нравилось, он называл «пидорским». Если что-то не работало, оно было «жополазным». Это были не абстрактные понятия, а прилагательные – языковое оружие.

Давид поехал обратно в Бьорнстад. За рулем он плакал от злости. Ему было противно. Стыдно. За себя. Целую хоккейную жизнь он тренировал мальчика, любил его как сына, а тот любил его как отца. Нет более преданного игрока, чем Беньи. Нет сердца более открытого и великодушного. Сколько раз Давид обнимал его после матча и говорил ему это? «Ты самый смелый чувак из всех, кого я знаю, Беньи. Самый смелый чувак».

И вот, после всех этих часов в раздевалках, ночных переездов, разговоров, шуток, крови, пота и слез, мальчик не осмелился открыть тренеру свою самую большую тайну.

Это предательство. Вероломное предательство. Никак иначе этого не объяснишь: насколько никчемен должен быть взрослый мужчина, чтобы такой бесстрашный мальчишка подумал, что тренер будет меньше им гордиться, если узнает, что он гей.

Давид ненавидел себя за то, что так и не смог стать лучше отца. Это долг сына.

Адри и Суне ходили от дома к дому, и всякий раз, когда дверь открывалась и кто-нибудь многозначительно возводил глаза к небу, мол, поздновато уже стучаться к добропорядочным людям, Суне спрашивал, есть ли в доме девочки. Адри потом будет рассказывать эту историю, как легенду, и говорить, что они были как фараон, который ходил по Египту в поисках Моисея. Адри не очень разбирается в Библии, что есть, то есть, зато она сильна в других вещах.

Всякий раз ее спрашивали: «Но ведь женская команда вроде бы есть в Хеде?» И всякий раз она отвечала одно и то же. До тех пор, пока им не открыл человек, с трудом достающий до дверной ручки.

Девочке было четыре года, она стояла в прихожей, где не горел свет, в доме, где все дышало мордобоем. Маленькие испуганные руки дрожали, она стояла на цыпочках, словно готовая в любую минуту сорваться с места и убежать, уши чутко прислушивались, не раздадутся ли шаги на лестнице. Но широко раскрытые глаза смотрели на Адри не мигая.

Сердце Адри успело сто раз разбиться, пока она опускалась на корточки. Сидела и смотрела на девочку. Адри видела войну, видела страдание, но к такому невозможно привыкнуть. Что сказать четырехлетнему ребенку, когда ему больно, но он считает, что это в порядке вещей, потому что никогда не видел ничего другого?

– Ты знаешь, что такое хоккей? – шепнула Адри.

Девочка кивнула.

– Играть умеешь? – спросила Адри.

Девочка покачала головой. Сердце Адри разрывалось на части, голос треснул.